Для Вашего удобства мы используем файлы cookie
Б. Жутовскому
с восхищением и благодарностью!
На стене прозвенела гитара,
Зацвели на обоях цветы.
Одиночество Божьего дара –
Как прекрасно и горестно ты!
Есть ли в мире волшебней, чем это -
(всей докуке земной вопреки!)
Одиночество звука и цвета,
И паденье последней строки!
Отправляется небыль в дорогу,
И становится былью потом…
Кто же сможет приказывать Богу
И заведывать Божьим путём?!
Но к словам, огранённым строкою,
Но к холсту, превращённому в дым –
Так легко прикоснуться рукою,
И соблазн этот так нестерпим!
И не знают вельможные каты,
Что не всякая близость близка,
И что в храм Ре-минорной токкаты
Недействительны их пропуска!
с восхищением и благодарностью!
На стене прозвенела гитара,
Зацвели на обоях цветы.
Одиночество Божьего дара –
Как прекрасно и горестно ты!
Есть ли в мире волшебней, чем это -
(всей докуке земной вопреки!)
Одиночество звука и цвета,
И паденье последней строки!
Отправляется небыль в дорогу,
И становится былью потом…
Кто же сможет приказывать Богу
И заведывать Божьим путём?!
Но к словам, огранённым строкою,
Но к холсту, превращённому в дым –
Так легко прикоснуться рукою,
И соблазн этот так нестерпим!
И не знают вельможные каты,
Что не всякая близость близка,
И что в храм Ре-минорной токкаты
Недействительны их пропуска!
Александр Галич
23 мая 1974
автограф на обороте портрета.
Скандалы росли. Отчаянные, из друзей, собирали на кухнях компании. Верхи свирепели. Сокольничие и доезжачие лениво и жёстко заводили сети. Попытки где-то — то в Дубне, то в Новосибирске — найти аудиторию, зал, пресекались ими с лязгом гончих. Противоборство в недавно благополучном, сытом, причастном — шли его пьесы, доснимались киносценарии, распевались официальные песни — вызывало любопытство римского цирка к гладиатору. Скотный двор шуршал осмотрительной отвагой, петухи порой горланили с забора, куры вздыхали, разгребая навоз, дворняжки потявкивали, уходя на ночь под хозяйское крыльцо.
Вошёл Галич в мастерскую боком, втягивая узкими красивыми ноздрями воздух. Высок. Грузноват. Отступающая грива сформировала роскошный лоб. Приспущенные по краям глаза блестели с живым любопытством. Холёные руки в хрустящих манжетах под твидом вежливо гладили картинки, кисти. Пальцы потискивали ластики.
«Как мне дивно в мастерских, Боря. Вот я гляжу на всё ваше: прежде всего мне это по душе — есть пол. Это мужское действо. Многое из абстракции бесполо. Вы знаете, я вот не сплю и чаю к вам попасть. Ноги не ходят. Вы примирили меня с абстракцией. И ещё — я смотрю на это — сколь радостного во всём деланье, лучезарно это и удивительно красиво! Вас не пугает это слово?»
За два прихода я сделал портрет.
«Блестяще, я просто потрясён. Вот, знаете, в лице моём какая-то асимметричность и делает эту чертовщину — её-то вы и разрыли, умничка. Можно я вам напишу целый стих?»
И написал. На обороте. Целый.
«Вы знаете, Боря, мне надо бы сына навестить перед разлукой, — поглядел вдруг на меня устало, печально. Еду я туда ведь на тоску и погибель, кому я там, зачем? Тут эти хотели иметь, там те будут. И ведь дашь».
Красивая голова его устало прилегла к плечу, и рука тихо погладила меня по затылку. Мы помолчали.
«Прощайте, дружочек, пойду…»
Он тяжело вылез из автомобиля. Улыбнулся и пошёл. В зеркало я увидел, как трое молодых людей вдруг замахали руками и кинулись к нему. Он расправил спину, обнял их в горсть и пошёл через улицу к дому. Где-то в Москве затухала тёща, погибала падчерица, рос сын, бедствовала дочь…
Мы больше не встретились.
Это была отвага эпохи. Её уже нет. Отвага — тоже подвиг во времени. Слава тебе и память, отвага.
А стих, мне написанный, он потом передарил С. Ростроповичу. Я не жалею. Неплохая компания.
Вошёл Галич в мастерскую боком, втягивая узкими красивыми ноздрями воздух. Высок. Грузноват. Отступающая грива сформировала роскошный лоб. Приспущенные по краям глаза блестели с живым любопытством. Холёные руки в хрустящих манжетах под твидом вежливо гладили картинки, кисти. Пальцы потискивали ластики.
«Как мне дивно в мастерских, Боря. Вот я гляжу на всё ваше: прежде всего мне это по душе — есть пол. Это мужское действо. Многое из абстракции бесполо. Вы знаете, я вот не сплю и чаю к вам попасть. Ноги не ходят. Вы примирили меня с абстракцией. И ещё — я смотрю на это — сколь радостного во всём деланье, лучезарно это и удивительно красиво! Вас не пугает это слово?»
За два прихода я сделал портрет.
«Блестяще, я просто потрясён. Вот, знаете, в лице моём какая-то асимметричность и делает эту чертовщину — её-то вы и разрыли, умничка. Можно я вам напишу целый стих?»
И написал. На обороте. Целый.
«Вы знаете, Боря, мне надо бы сына навестить перед разлукой, — поглядел вдруг на меня устало, печально. Еду я туда ведь на тоску и погибель, кому я там, зачем? Тут эти хотели иметь, там те будут. И ведь дашь».
Красивая голова его устало прилегла к плечу, и рука тихо погладила меня по затылку. Мы помолчали.
«Прощайте, дружочек, пойду…»
Он тяжело вылез из автомобиля. Улыбнулся и пошёл. В зеркало я увидел, как трое молодых людей вдруг замахали руками и кинулись к нему. Он расправил спину, обнял их в горсть и пошёл через улицу к дому. Где-то в Москве затухала тёща, погибала падчерица, рос сын, бедствовала дочь…
Мы больше не встретились.
Это была отвага эпохи. Её уже нет. Отвага — тоже подвиг во времени. Слава тебе и память, отвага.
А стих, мне написанный, он потом передарил С. Ростроповичу. Я не жалею. Неплохая компания.
лава его набухала.
«Галич Александр Аркадьевич».
Лист 34 из серии П.Л.И.
1974.
Сангина.
77х57
Лист 34 из серии П.Л.И.
1974.
Сангина.
77х57
006
Александр Галич