Лен Карпинский

Москве гулял путч.

Редакция «Московских Новостей» кипела коридорами, на площади под окнами волнами метался народ. Я пошлёпал на Чехова за коньяком. По ту сторону бульвара, у «Известий» стояла вереница танков. Из башни одного из них торчала головка лейтенанта на тонкой шейке.
«Отец! — это он мне — не дашь закурить?»
«Сейчас, сынок, принесу», — это я ему.
Прикупил бутылок и сигарет, и на обратном пути залез к нему на броню, дал пару пачек, и, прикрываясь от дурных глаз, налил всклянь кружку «огненной воды».
«Ну скажи мне, лейтенант, — спросил я — на хрена вас сюда пригнали, в центр города, асфальт крошить?»
«Да нам, понимаешь, напридумывали, что призывники не хотят в армию идти, так мы вроде военкоматам в подмогу!..»
«Погоди, — говорю ему — где ж это слыхано, чтоб в армию танками загонять?»
«Да всё теперь понятно, отец, но ведь приказ. Армия это».
Я сполз с брони — бутылки-то надо было беречь! — и побрел в редакцию.
Дом этот, где до последнего времени обитали «Московские Новости», для меня памятен. Всё время отрочества и юности там помещалось издательство «Трансжелдориздат», где многие годы проработала мамка Нина Ивановна и отчим Горяша. Я отвозил туда чертежи и рисунки — они работали внештатно, топтался в колоннах демонстрантов холодными майскими праздниками, отъезжал в пионерские лагеря и приезжал из них…
Ностальгичен был и домик и коридоры…
К тому моменту на все газеты власть наложила окорот, и Егор Яковлев, главный «Московских Новостей» придумал выпустить от имени нескольких изданий «общую» газету. Такая революционная отвага.
Потом она выросла в полновесную «Общую газету», потом её Егор продал… Но это было совсем потом, а в этот вечер и ночь мы чувствовали себя весело и отважно, прихлёбывали и гордились.
К ночи мы с Леном, так получилось, угнездились в одном из редакционных закутков и тихо разговаривали. Он всегда говорил тихо, неторопливо. Мысль, которых в его гениальной голове было не перечесть, на выходе требовала ясной, филигранной формы. Оттачивалась она здесь, сейчас, сию минуту — для тебя, собеседника, и для себя, конечно…
Про что говорили?
Помню, про Хрущёва.
Для меня Н.С. был цельной личностью. Надгробие на могиле, которое Эрнст делал вместе со мной и Леной Елагиной, из чёрного и белого мрамора Лену виделось в высшей степени точным. Противоречия личности Н. С. Лен определил как противоречия между человеком и коммунистическим лидером.
Борьба светлых идей с практикой, изничтожившей миллионы жизней. Он освобождал людей из лагерей, одновременно расстреливая бастующих рабочих. Разрушив ГУЛАГ, он не допускал мысли, что вся страна по сути оставалась ГУЛАГом. Он боролся со следствиями без устранения причин. Ему, Н.С., по размышлению Лена, главной гадостью социализма, светлого социализма, был Сталин. И его людоедскую сущность и память надо было разоблачить и искоренить неукоснительно. И это была огромная освободительная идея, предельно беспощадная. С точки зрения нашего исторического времени…
Забегали ребята, отхлебывали по маленькой, у Белого Дома ревела революция, но это было далеко, в 2−3 километрах от Пушкинской, мы же сидели в уютной тишине комнатки и разговоров.
О русском государстве, традиционно авторитарном.
О том, как противостоять усилению этой авторитарности.
О Марксе, который — по Лену — лучше всех показал сущность бюрократии.
«Надо переходить от демократии слов к демократии дела».
И тут же начинал рассказывать практические пути усилий, как они ему виделись.
И Горбачёв, и Ельцин были прямым повторением аппаратной структуры КПСС, и потому так легко были приняты чиновничеством…
Потом, уже к утру, речь завелась о людях, об интеллигенции. Люди у нас не «демократы» и «недемократы». Они, как было здесь всегда, делятся на начальство и неначальство. А рабское молчание народа и беспомощность интеллигенции были для Лена глубокой и горькой печалью.
Был ещё разговор про «красное одеяло» — КПСС, под которым благополучно пребывал и пребывает истинный монстр — российское авторитарное государство.
Потом, спустя время, мы где-то встретились, и Лен сказал:
«Помнишь, про „красное одеяло“? Так вот Ельцин расправился с дырявым „красным одеялом“ — просто его подлатал»…
Для меня, для нас Лен остался в высшем ранге человека на земле — «живые-мёртвые». Так однажды определил таких людей человечества Михаил Яковлевич Гефтер.