Вольдемар Смилга

редставляешь,

Вальке Смилге семьдесят пять! Вот так живёшь-живёшь, и на тебе! Помнишь ведь, в школе в каких-то солдатских обносках ходил, тощий как щепка, прямо Николай Островский. На комсомольских собраниях всё неистовствовал: если кто за — за, против — против, а воздержавшихся выгнать!
А шахматы! Лучше всех играл. На чемпионате юношеском на флажке у него 5 минут — он и запел: пять минут, пять минут, ну из «Карнавальной ночи» — тогда все мурлыкали. Ляпнул и проиграл. Финал ведь был.
Он ведь умён всегда был, и лидер, конечно. Но если чего понял, и получилось — уже неинтересно. Не то, чтобы совсем неинтересно, но уже рогом до синевы упираться не будет.
А ещё помнишь, он какой-то девчонке-шахматистке в причёску микрофончик запихал, а сам с балкона в бинокль доску разглядывал и советы шептал. Выиграла, конечно.
А сколько они с Гусем и Кренделем изъездили! Еще с Игорем Белоусовым — капитаном нашим на Дальнем Востоке. Вальку-то взяли, он «выездной» был, а этих не пустили. Так Смилга в Японию смотался! Но эти тоже зря время не теряли — облазили всю Камчатку.
Эх, время было! Молодые, и всё дешево. И хорошо, что одна шестая часть суши. А если бы в коммунистической Андорре или Монако? Лопнули бы изнутри!
Помнишь, он в Баку на семинар с Фридкиным поехал. Володька там какие-то лекции читал. Вальке скучно стало, он и говорит: «Ваши жёны вам изменяют». И формулу вывел! Сорвал весь семинар к чёртовой матери!
Тоник на него свирепел, иногда аж страшно. Они, опять втроём, в Пушкинские Горы поехали, в Михайловское. Из гостиницы в Тригорское пошли. Мороз, солнце, иней. Красиво. Валька и Юлька прыгать стали, дурачиться. Эйдельман рассвирепел: «Вы отвратительные люди!» Подошли к скамейке — Пушкин сидел! К дубу добрели — Дуб уединенный!
Валька — Тонику: «Гусь, а ты знаешь, чем дуб перешибить?» Тоник развернулся и назад кинулся. И уехал.
Теперь уж и Белоусова нет, и Тоника, и Хана. Юлик всех лечит, а Валька учит. Он теперь и доктор, и профессор на Физтехе. Я в этом ничего не смыслю, но раз до семидесяти пяти держат, и деньги платят, значит, по-прежнему Король. Весь интернет забит предупреждениями — к Смилге не ходите экзамены сдавать, завалит. Кого-то слушал-слушал из ребяток, и говорит: «Ну что, хочешь, отметку поставлю, сколько у меня пальцев на руке?» Тот и обрадовался. А у него ведь после аварии там три неполных пальца осталось!
Андрюшку, сына он образовал по первому классу, тоже физик. В Швейцарии или во Франции преподает. Прочно. Со всей семьёй. И правильно сделал. Умно.
Сами намаялись в ожидании человеческого, а жизнь-то прошла! А башка его такая, что не хотел он в этом участвовать. Если бы светился там у него какой-нибудь квант или нейтрино, а он про всё думал и глядел… И даже не нам с тобой рассказывать, что вся жизнь наша — наперекор, а не во имя.
А тратить её, жизнь, на «наперекор» — не царское это дело. И уж для Смилги-то — тем паче. Вот он и сделал так, что Андрюшка и живёт в покое, и делом занят важным — будет, на что оглянуться.
А так — живём. В бассейн ходим. Валька всё такой же тощий. Как индейское каноэ — каркас и кожа. В душе орёт громче некуда — обливается холодной водой. Все сбегаются глядеть, что случилось, а он орёт и улыбается.
По утрам, как и прежде, на голове стоит. Видно думает, что по этой сухой шкурке кровь надо помогать гнать, как воду в пустыне.
Кота завёл. Мюон. По утверждению Вальки почти кандидат наук. По мне-то кот, как кот, но хозяин утверждает, что выдающихся способностей.
Что ещё? Читает много. Иногда через улицу ходит «к армянам». Они павильончик открыли. Вполне приличный. Его любят. Ну и коньячок не палёный, не водочная сивуха. Он зелёного не пьёт — как в юности, в девятом классе шартреза перебрал, так от зелёного его воротит.
В мастерскую иногда забредает.
— А, Боба, у тебя новый малазийский период! Потрепемся, погреемся чуток, и разбежимся. Ирка его блюдёт-бережёт. Тоже иногда прихварывает — не девочка, чай.
Вот так и живём. И ты не кашляй. Обнимаю тебя.
Боба.