«Как один день»

Борис Галантер

В юности мир узенький: кто любит искусство — тот хороший, кто не любит — убогий. Уверенность эта порой приобретала характер хамства!
Ох, эта юность! Сколько там было прекрасного, и сколько стыдного до оторопи — даже сейчас!
Борька появился в Москве с паролями Свердловска, что для меня было неукоснительно. Еврею в Киеве в те времена жилось дурно. И Миша Брусиловский, и Борька — живые примеры стойкого антисемитизма Украины.
Не мудрено — эта вековая гадость на наших территориях переливалась из века в век, на короткое время прервавшись революцией, но Усатый быстро вернул эту «прелесть» в старое русло. А что в столицах стойко и четко, то в провинции (какой была Украина) — во всю глотку и с грохотом: не дай бог хозяин не расслышит. Но я не о том.
Лучше о Борьке. Борисе Галантере. Начав с малого в Киеве, он добрался до азиатских республик уже очевидным кинорежиссёром, и там, на просторах убогой современной культуры кино Казахстана зазвучал трёхмерно достойно. Скудный полигон азиатчины заставил перебраться на Урал, где сама геологическая генетика края воспылала страстями. Через некоторое время борьбы, в промежутках которой удавалось что-то снять не бессовестное, Борька подался в Москву. Это было трудное продолжение подвига в поиске самого себя. Тут я его и узнал.
Совсем немного людей попалось мне в жизни, которые любили в искусстве искусство, а не себя в искусстве. Борька любил искусство как единственно возможное существование. Как ходить ногами, смотреть глазами и слушать ушами.
Актёров, собирающихся у него за столом, он обхаживал, гладил глазами и лучился счастьем от их присутствия. Помню, как, снимая фильм о только поднимающемся Полунине, он страдал от чёрствости теперешнего гения. А сколько терпения и нежности источали его поиски решений сцен с капризными Козаковым или Калягиным!
«Бориска, куда же ты задевался?» — звонил он на третий или четвёртый день после свидания. — «Ну, как тебе не стыдно бросать меня в молчании!»
Приезд Витьки Воловича или Мишки Брусиловского выливался в долгий и счастливый праздник, где приютившиеся на полу гости и мы, москвичи, витийствовали и запивали рассказы несусветным количеством сорокаградусного дефицита.
Однажды он приступил к фильму о Майе Плисецкой. Боже, как он измучился с этой редкостью! Она браковала без жалости все, где морщинка между пальцев руки, по её представлению, старила её непременно!
«Бориска, я завтра снимаю юбилейный вечер Майи, пойдёшь?» — это мне далеко за полночь.
«Подожди, Борька, а как же я пройду?»
«Штатив донесёшь? Вот и славно. Жду в шесть у Большого, на служебном!»
Сознаюсь, никогда ни до, ни после не видел ничего совершеннее. Не такой уж я и знаток и завсегдатай, но это было Нечто. Два одноактных балета, «Кармен-сюита» и «Дама с собачкой» были подарком этого вечера. Королеве стукнула 60! После спектакля, в уборной примы я азартно выглядывал на хорошо оголённом теле — где 60 лет, в каком местечке? А потом ринулся в мастерскую, и ночь напролет делал, делал и делал! Серия «Танцует Майя Плисецкая» длится до сегодня, но те первые работы я люблю до сей поры. Первый самый нежный и филигранный триптих я подарил Борьке — у него в скорости случился юбилей. Два из первых уже в частных коллекциях, но идеи, взорвавшиеся в ту ночь, до сегодняшнего дня дают всходы, не говоря о выставке в Хельсинки в 93-м и многих других, откуда картины расползались по миру. Трудно, конечно, отказать Майе Плисецкой в соучастии удачи, но, видит Бог, главная заслуга — любовь и внимательная нежность Борьки Галантера. Он умер очень рано от редкого у мужчин рака груди. Жену и дочку его я встречаю временами на похоронах наших друзей-приятелей. Теперь всё чаще.
«Бориска, куда ты пропал?» — слышу иногда.
Скоро увидимся, Борька.

«Танцует Майя Плисецкая 5»
1968—1988
Бумага, лак, золото
96 х 100