«Как один день»

Марк Лубоцкий

— Борь, я не могу больше играть в обеденный перерыв на заводах Перми, Владивостока и Ухты. Мы решили уехать!
Началась другая жизнь. Сына Сашу тут же вышибли из университета. Жену Наташу едва терпели в Институте востоковедения. По недогляду случился последний концерт в Малом зале Консерватории.
Ждали разрешения и паковали вещи. Резко сократилось количество друзей и знакомых, к которым можно было сходить или позвонить.
И надо было думать, как жить ТАМ. По вечерам, еще залитый в гипс, я на костылях добредал до дома Марка, и мы перебирали-перемывали страхи и надежды в маленькой кухне. Под столом попукивал спаниель, а в соседней комнатке отважно шумели Санька с друзьями.
Весной, когда отъезд был уже разрешён и назначен, Марк попросил меня (уже без гипса и на машине) поездить по кладбищам, попрощаться с могилами — ведь уезжали навсегда, без всякой надежды вернуться или увидеться.
На Новодевичье кладбище мы прошли по моему пропуску, и Марк поспешил на старую территорию, мимо Багрицкого и Олеши, мимо каменного рельефа самолёта «Максим Горький» к стене с рядом урн. Стал рвать травинки, вытирать пыль с гранитных плиток. Я похолодел. «Кто тебе — тебе доктор Россельс?" — спросил я Марка.
«Это старший брат моей мамы, дядя, погибший в полярной экспедиции в 1938 году».
«Посмотри налево», — вдруг охрипнув, сказал я.
Слева под плиткой черного лабрадора лежал прах моего отца.
18 мая 1938 года в ледяной воде Северной Двины, стоя в дверях рухнувшего самолёта Н-212, мой отец ждал, когда доктор Россельс взломает заклинившую дверь заднего отсека и выпустит застрявшего там бортмеханика Гурского. Остальные члены экспедиции барахтались в стылой воде, пробираясь к берегу. Внезапно самолёт камнем пошел ко дну. Погибший при падении самолета лётчик Бабушкин и эти трое ушли вместе с ним.

Жизнь в страхе усатых лет не позволяла мальчишкам-юношам-мужчинам поделиться друг с другом даже героическим! На всякий случай надо было бояться всего. И молчать…

Вскоре мы с Лёхой отвезли Марика в аэропорт, и он уехал. А потом пошли письма из Вены и Голландии, полные печали и ожидания, и рассказов о доброте и отзывчивости поклонников и гадостях соотечественников-эмигрантов. Потихонечку налаживалась музыкальная жизнь — не чета здешней. Санька стал учиться, Наташа принялась за санскрит… И вдруг, совсем скоро, она захворала. Тяжело, непоправимо, безнадёжно. И ушла, едва успев удивиться и порадоваться новой жизни.

Марк перебрался преподавать и жить в Гамбург, его вторая жена — польская скрипачка Гражина изо всех сил помогала ему справиться с незнакомыми и ей, эмигрантке из Гданьска, порядками и правилами существования в "тисках капитализма".
Концерты шли по всему миру, и набор приветов-открыток земного шара будил в моих московских приятелях нескрываемую зависть.
Советская власть дряхлела, заборы дырявились, и я стал выбираться к Марку в Гамбург, а то и покатывался с ним по Европе, побывав и в Утрехте у Саши, и в Амстердаме, где Марк преподавал в консерватории. Полазил по музеям, «погладил» любимых мастеров — от Босха до Ван Гога, побродил по дивным зоопаркам.

Тем временем Марк набирал мощь и силу. Он играл с лучшими оркестрами и дирижерами мира, тихо перетащил в Гамбург любимого Альфреда Шнитке. Он первым когда-то в советской угрюмости стал исполнять его произведения. Вспоминаю из тех времён, как они играли на похоронах Юло Соостера в 70-м году, как сиживали на кухнях…
Всю жизнь ведь не перескажешь в дорогих памяти подробностях.
Так бывает всегда. Сначала ты — самоуправный новатор, а потом — убелённый сединами основатель традиции.

Уже был свой дом на тихой улочке Гамбурга, картины, книги, ученики, концерты. Он профессор Хохшуле в Гамбурге и консерватории в Амстердаме, даёт мастер-классы по всему миру, его ученики блистают на престижных сценах. Растут две внучки, Альфред Шнитке рядом, в том же городе. Музыка, музыка, музыка…
На скользкой дороге в Финляндии, за два часа до нового, 1994 года разбивается насмерть Гражина. А вслед за ней, всего через 4 года ушел в муках Альфред Шнитке.
А кто и когда обещал нам безмятежность?
«Дарование есть поручение. Должно исполнить его, несмотря ни на какие препятствия». (Е. Баратынский). И он исполняет его.

На счастье и утешение Господь послал ему Олю, жену и маленького очаровательного сынишку Давида.
Временами выбирается в Москву. И с раздражением и стенаниями убегает домой, в Гамбург. Или оркестр, или запись, или организация — подводят: ну не успеваем мы за жизнь превратиться в цивилизованных людей. Ну никак!
Могилу отца на Ваганьковском кладбище просто срыли, продав место кому-то, на музыкальном олимпе свара — кто первый и больше любил Шнитке. Теперь вот и Слава Ростропович ушёл, и скоро совсем не с кем будет видеться…

В 1993-м году на моей первой, да и, пожалуй, единственной выставке за рубежом — в Хельсинки Марк и Гражина играли на вернисаже. В этом году он посулился приехать на мою юбилейную выставку в галерее «Романов». Если — не сглазить! — ничего не произойдёт. Вот будет радость! Вот будет счастье. Дай Б-г дожить и чтобы всё получилось!

Марк, Наташа и Саша с друзьями накануне отъезда.
1976