«Как один день»

Миша Брусиловский

Миша в мастерской.
Свердловск.
1978 г.

Теперь-то уже можно! Это при большевиках всё было страшно, черт знает, что они придумают, чтобы тебе нагадить! А теперь можно.

Когда Миклухо-Маклай приплыл на Новую Гвинею и осторожно влюбил в себя туземцев, они преподнесли ему жену, потому что, хоть он и с неба, а женщина в доме должна быть. Объяснять им, что в каком-то Петербурге у него и жена, и семья, было бессмысленно. Он был для них посланцем ихнего бога, и ему полагалось всё по хай-классу — и еда, и хижина, и женщина.
Она была молодой, молчаливой, хорошенькой на их взгляд. Немножко травы прикрывало пипиську — и вся одежда. Маклаю казалось, что это вроде служанки, и когда корабль отчалил от берега в обратный путь, он вздохнул с облегчением. Но не тут-то было. На третий день плаванья матросы раскопали в трюме за тюками замёрзшую полуголую подругу и привели в каюту учёного. И это была проблема! Что делать, куда её деть? Не везти же в столицу туземку-любовницу. Сложными уговорами он оставил её, как потом оказалось, беременную, во Владивостоке.
Вот откуда, по крайней мере, с одной стороны, и проистекает жизнь Миши Шаевича Брусиловского. Каким образом за длинное столетие в таинственное древо вживилось еврейство — поди теперь узнай! Двадцатый век так основательно перемешал гены, судьбы, документы и страх, что остается только догадываться.
Папа мне, как биографу, вообще неизвестен. А, между тем, папа (с не вполне гвинейским именем) и есть эта линия гвинейской красотки, так и дожившей жизнь на нашем Дальнем Востоке. По отрывочным слухам, Миклухо-Маклай пытался призаботиться о ней аккуратненько, но, как известно, довольно быстро умер.
А потомство туземки зажило на восточной окраине российской земли, где обилие рас, народностей, вер и разнообразие цвета кожи давно не вызывали ни у кого даже простого любопытства.

В начале тридцатых годов прошлого века Мишин папа сделал маме двух мальчишек и куда-то задевался в портовых сутолоках Приморья. А мама с маленьким Мишей подалась в Киев, в более родные края, для начала оставив старшего, потому как с двумя было совсем невподъём.

По первоначалу экзотика родословной вроде как и помогала, но чуток спустя в дурных мозгах Постышевых и Судоплатовых стало всходить страшное растение ново-гвинейской капиталистической разведки.
Быть бы беде, но грянула Вторая мировая война. Мамино еврейство, спасительное по первопутку, с приходом немцев оказалось смертельно опасным. В конце сентября в Киеве на домах, столбах, заборах развесили объявления:
«Все жиды города Киева и его окрестностей должны явиться в понедельник 29 сентября 1941 года к 8 часам утра на угол Мельниковской и Дохтуровской (возле кладбищ). Взять с собой документы, деньги, ценные вещи, а также тёплую одежду, бельё и проч. Кто из жидов не выполнит этого распоряжения и будет найден в другом месте, будет расстрелян. Кто из граждан проникнет в оставленные жидами квартиры и присвоит себе вещи, будет расстрелян».

Мама в эти дни ушла по хуторам менять оставшиеся тряпки на еду, и Мишу вместе с соседями загнали в колонну. Многие взрослые понимали, куда вёл на самом деле пыльный булыжник дороги к Бабьему Яру. И мальчика вытолкнули в узкий проулок. Дырка оказалась в цепочке: немец — собака — немец — собака. Десятилетний пацанчик добрался до хутора и затих с мамой в дворовых закоулках.

С освобождением Киева с едой не стало легче, и Мишка промышлял чисткой сапог. Держал шайку вор Микола с золотой фиксой, в прохарях гармошкой и кепке-шестиклинке с пуговкой. Когда не было клиентов, мальчик рисовал на обрывках мусорных бумаг, а деньги за работу отдавал Миколе все сполна — так он был воспитан. Однажды Микола привёл Мишу в только что открывшуюся художественную школу и, заломив от пачки долю, заявил, что «хотел бы, чтоб байстрюка поучили». Вот так начался Миша — художник.

Пройдя прелести образования в антисемитской Украине, он поселился на Урале, где и живёт до сего дня. Написал бездну картин — от бригад сталеваров до распятий Христа. От «Выступления Ленина на Красной площади» (чуть не написал «с трибуны мавзолея») до «Футболистов», недавно проданных на Сотбис за баснословные деньги. Попутно осчастливил трёх жён, струганув двух ребятишек, влюбив в себя некоторое количество умных людей, среди которых числю и себя.

Уже состроена толстенная монография, и музеи ссорятся за очередь к маэстро. А он по-прежнему или «красит», или дремлет на диване, утверждая, что эта привычка попала к нему по генной дорожке прямиком из джунглей Новой Гвинеи. Ещё сулится написать картину про Бабий Яр. Вспомнить полмиллиона утопленных полуживыми в собственной крови. Дай бы Б-г ему силы на это… Но так или иначе, перевалив за знаковые 75, он «красит картинки», выдумывает несусветное и мудро хвалит и терпит многих из капризного племени художников. Мамы давно уж нет. Старший брат благополучно осел на Дальнем Востоке.

А недавно Миша рассказал, что собирается написать картину длиной в 2,5 километра — «Перегон скота из штата Айова в штат Миннесота». И очень рассчитывает на поддержку их сенаторов. Я недавно был в Америке, но не добрался до сенаторов, чтобы хотя бы спросить, знают ли они, что Миша на них рассчитывает. Одному-то трудновато. А про всю замысловатую историю своей еврейско-гвинейской генеалогии он сам мне рассказал однажды, забредя ко мне по дороге откуда-то куда-то…