14 марта.

С утра — на метро — метро 1904 года — удобное. В город.

Музей коллекции Фрика.

Зоопарк домашних животных — по дороге.

Огрызки огромных деревьев.

Музей ошеломительный. Генсборо, Рембрандт, Вермеер, Мемлинг, Ля Тур, Веласкес, Гальс. Невероятная коллекция. Франческо — золотой фон — Мака говорит, что это «свет», от религиозных старостей.

Еле добрался до дома.

Смотрю книги. Думаю. В картинах моих — глядя у Фрика на мастеров — больше подробного мастерства, умение и мастерство должны быть демонстрируемы на листе или холсте. Идея — хорошо, но мало.

Любовь кота Бобки ко мне удивительна. В уборную, в койку, к столу — не отходит.

15 марта.

Поехали в National Art Club. В метро чилийцы-ребятки играют ритмы. Причудливые дома с атриумом в центре — частный парк — кругом всё кипит (не видел ни одной грязной машины!) — внутри старушка читает книгу и прыгают белочки. При входе в клуб расписаться в двух книгах — для истории — дальше по лестнице в птичьем гаме (попугаи в клетках), куда ни глянь — бронза, камень, рамы, живопись, мебель, зеркала, цветы, полумрак, бой часов, тихий гул задних комнат, шкафы с коллекциями — один полный мопсов. Кстати, на улице тоже встретил трёх!

Клуб любителей типографики. Средний возраст 75 лет. За каждым трагедии 20-го века во всём жестоком юродстве. Собрание — это обед (их 4 в год). Все за столами. Официанты, вино, белое и красное. Салат, говядина с капустой, торт со сливками, и длинный рассказ человека, придумавшего цветовое решение разметки метро NY. Всё было подготовлено — хайкласс. Я со своей «лекцией» окажусь в говне и макином ироничном снисхождении.

Как скучаю по Надюшке! Любовь и нежность лежат где-то в уголке тела.

ООН! Мур! Леже! Мир у ног! Красиво, значительно. Ощущение, что — в центре управления миром. Мака — один из управляющих. Здороваются люди, охранники, полицейские. У охраны интересная одёжа — привязана к ноге сумка.

К вечеру стекло небоскребов отражается причудливо, загадочно. Ощущение — прилетел на НЛО в другую цивилизацию, те же люди, но другого цвета, причёски, одежды. К вечеру горы мусора в мешках. Строгость полиции — авто. Огромный догляд.

16 марта.

С утра дома — мечемся вокруг лекции. Не хочется подвести Маку, самому кажется — а зачем? К вечеру — на лекцию. Задворки города с пожарной лестницы — вот это NY! 18 человек, 4 русских, одна из «Московских Новостей» — такой милый клуб. За ним, внутри — напряженная жизнь с 5 утра. Все встают рано.

17 марта.

Солнце, тепло, белки, орлы, как у нас вороны. Окна в сетках, кактусы, на улице тихо и вежливо. Все охраняют свои «права личности». Смешное — очередь на почту, ждут за линией, как в паспортном контроле в аэропорту. Одеты неряшливо, но чисто. Головки мытые «каждый день».

Совсем странно, думал, с энергией кинусь глядеть — сижу дома, тихо. Не пью и почти не курю. Неохота. Пахнет весной — тревога байдарок. Эх, Лёха — порушил легенду и радость. Ещё одна досада старости.

Делать и делать картинки — и только тогда чувствую себя в радости и полности.

И Надюшка рядом — Господи, неужели и вправду это счастье и покой? Так мне с ней благостно и улыбчиво. Чувствую себя мальчишкой и хочется всё время играть. И ждать — вот придёт, и будем играть. И дочка, и внучка, и мама, и любовь — вот дураку повезло!

«Ну Борька, дуракам везет», — это Горяша.

Начинаю понимать, зачем поехал. — Себя понять там, дома. «Отсюда» — отрешённо виднее.

Картинки, которые выживут, обрастут легендами и, как всё у людей, последних панд будут лелеять и хранить. А потом будут торги и охоты — но ведь меня-то не будет — не всё ли равно.

Поехали. Дорога — отдельный рассказ — разметки, знаки, скорости, вежливость. Енотик задавлен. Орлы, орлы, орлы. Океан. Вполне мирный. 3,5 часа — Бостон. Холодно. Обедали в пивной. Праздник св. Патрика — все в зеленом. Весь город бузует. В пивной еда огромная. Не справились. С собой (для собаки). Побродили по рынку, по улицам — кончалось время платы за авто — сели и поехали в музей — он до 11-ти вечера (только в Бостоне, больше нигде!) Средневековье — поток прекрасного. Уже не упомню, потому как оглушительно много и первоклассно — сосудик сецессии с золотом — просто для меня! Тициан, Рубенс, Джотто. Скульптура Доре! Кубизм — мало, но шедевры. С негритянкой-смотрительницей весёлый разговор — «вы — близнецы, оба лысые». Еле живые побрели в мотель. Ночь на двоих — 100 $. Холодно, где-то +2−4. рухнули в сон без всяких яких.

18 марта, суббота.

Утро — сказка. Рододендроны. Удивительный воздух — океан! Не заслуга людей. Приехав на новые земли, они бережно вспоминали и строили уклад, как там, дома, вековой, так здесь, на новенького, тщательно. Ступени, ворота, дома, дороги — именные. Братство университетов — до конца жизни. Другой уровень цивилизации.

Правила парковок авто — сбесишься от подробностей «нельзя». Только для жителей города, для инвалидов, сегодня эта сторона улицы в уборке, и т. д.

Мака страдает — «машина грязная» — как моя после мойки.

Позавтракали в мотеле — яйца, вафли (сами пекли), кофе — и в путь.

Кембридж.

Кирпич, деревья, тихо, аккуратно, красиво, почтенно. Читай английскую литературу. Белки. Канадские гуси, как у нас вороны. Ворон — нет. Орлы, белки, еноты.

К 11 — в музей Изабеллы Гарднер. Частный.

Такого, ребята, я не видел в жизни. Итальянское патио со скульптурой, мебелью,

живописью! От урны 123 г. н.э. до Бакста. Учелло, Тициан, Рембрандт (свет, как в Амстердаме!) Фра Анжелико — кобальт с золотом!

Давно уже, давно-давно придумал я страх перед обилием искусства, например, в Италии. Робость последствий.

Здесь понял — ничего страшного. Можно подглядеть азарт, талант, ходы мастерства, юмор (Богоматерь с младенцем — ножка с пальцами — и мальчик держит маму за палец руки). Но это — ИХ талант, их умения, тщательность их времени.

Самость и долгоработа, без спешки и пренебрежения к результату!

В своих картинках надо быть тщательным, точным, продуманным (интерьер света в комнате, тёмные фигуры и слева противовес — огонёк свечки у печки, или слева дядька в красном, а у Св. Марии — румянец — ай как нежно и точно!) и долгоделательным.

Идеи — да, но красота исполнения!

На лекции вдруг понял до конца «Тему и вариации». Уже не зря поехал!

С куревом плохо — только на улице. Во ох...ли!

Итак — музей этот — пока вершина увиденного за неделю.

Прихожу в себя только через неделю — старею, раньше — быстрее было.

После музея, очумелые от счастья, я — по крайней мере, поехали к дому, в NY.

На окраине Бостона — цистерна, расписанная Колдером — сохраняется и красится.

19 марта, воскресенье.

Неделя как из Москвы. Встал в 7, справил утреннее, позагорал в окошке и сел писать дневничок.

Вечером поехали в пиццерию, а потом прошвыр по городу, Гарлем, Манхэттен, место, где стояли «Близнецы». Черный небоскрёб — под снос. Крест из балок. Холод собачий, ноги не ходят. В супермаркете «Мишень» — негры и латинос толстые. Опереточные актёры в перерыве спектакля пришли отовариться. В причёске даже полицейские.

20 марта — понедельник.

Другой масштаб города.

Смотрю в ночное небо — 6 самолетов в огромном небе.

Музей современного искусства МОМО — наших сегодняшних нет — опять масштаб. Климт и Учелло — пространство в картине.

Музей современного искусства — ожил, во-первых, ошеломлён, во-вторых, счастлив безмерно — в-третьих, нога — терпимо.

И водки выпил — впервые за неделю.

И тоскую Надюшки нет — поделиться радостью. Джакометти — её попка, надпопье. Мрамор, чёрт возьми.

Розовый Пикассо! Кандинский, Матисс — большие картины! (Мастерская мала!)

Танги, Шагал — царапают живопись тщательно! У Маки — стулья Ван-Гога!

Климт — роща — левый низ со стволами — как в Пскове с Надей! Матисс — странные геометрии — танец — почти форзац!

Что запоказалось — немедленно на холст — в проходе Пикассо — столько зелёного!

Про улицы, людей, флаги, машины — стекло домов в небо — слов нет.

Рокфеллер-центр — отец — 71 год назад!

Клее мазочками — сколько убеждённого терпения!

Бранкуши — это то, что я твердил Эрику тридцать лет назад! Графика Кандинского — сколько тщательного рисования! До чёрточки!

Где отец сидел на лавочке — теперь фонтан и каток!

Часики в глазу овцы у Шагала! Брак — сдержанный вкус — горизонталь с вертикалью — серебро-золото, лак.

Борька, распусти себя на всё — скоро умирать!

Зимний ночной пейзаж Мунка — из окна панорама — распустись, плюнь на подробности!

21 марта — вторник.

С утра Метрополитен-музей. С Макой. Опять перечисления — с ума сойти! Нет, надо ещё сходить, тогда и перечислять буду.

Андрей забрал [меня]у музея. [Дальше] у Эрнста.

«20-е годы — из Европы — не самостоятельны. 60-е годы — уникальное явление — потому только у нас, единственное, неповторимое. И ещё — это шарнир истории, перелом, перемена».

Разговор, разговор, разговор. Рассказ, как умерла Белла Абрамовна (36 часов Андрей держал её руку после отключения аппаратуры). У Эрнста — рак, отрезали часть желудка и кишки — толстые.

«Три часа говорил с Путиным, один на один, лакеи толпились за дверьми — „кто такой?“ Поэтому, думаю, и удалось поставить мой памятник. Зураб ведь сказал — Неизвестный — через мой труп».

«С Ельциным — тоже 3 часа. Он меня очень любит, я — его. Главная его заслуга — бескровно! Бескровная революция. В Челябинске раскопали мои „архивы“, оказывается, я Неизвестнов, это папа, вернувшись от Колчака, чтобы от красненьких сгинуть».

Про меня спросил — не более. Переполнен прожитым, устал и боится смерти. И не знает, что делать с деланным — просто как и я — один к одному.

Эрнст творит легенду — не врёт, выдумывает. Это, как у меня — часть творчества. Наверное, это злит, как у меня с Лёхой, но без этого творчество — не творчество, а занятие. Эрнст повторил скульптуры Манежа, маленькие — сделал Анны фигуру в мраморе 30−40 см, идеальная по форме. Говорит, в доме мраморы — в несколько тонн. За дом и землю надо платить — это, как все, банковские дела. Дом сделал вплоть до мебели. Как комната Райта в музее.

В Метрополитен-музее, музей — грандиозно. Пушкинский — мелкая провинция. Мака: Фаюмский портрет в Москве лучший. Макет мумии с портретом. Понятно, для чего и как. Неоконченный портрет Микеланджело — голова и рука. Портрет — Учелло. Портреты профили — нос в стену, а на другом мужик из стены вылазит. И пейзаж — пространство, одёжа — плоскость, лицо — барельеф. «Так носили форму картины. Мода», — это я придумал.

Рембрандт — вылитый Эрнст (автопортрет).

Эрнст: «Хорошо, что ты отлил мои скульптуры, только не тиражируй, как Глезер, это плохо для истории. О Кабаке — но ведь это быстро кончится. И я не могу этого понять. — Брускин — понятно, многое понятно. Это не зависит от меры таланта: но я хочу понять! Не понимаю». Заботит его слава Кабака. Говорит только о «ставших».

22 марта.

Среда. Поехали на Брайтон. Дорога — часа 2 с хвостом. Бруклинский мост — в середине пешеходная дорожка для идиотов. Мака ни разу не ходил. Залив океана, причалы. Склады. Авианосец с самолётами и танками — музей. Статуя Свободы — маленькая вертикаль посреди воды.

Брайтон — набережная в деревянных настилах, песок с чайками, какашки в укромных местах, и пожилые, другие, чем в NY, люди. Волосы не мыты и не чёсаны, руки в карманы. С южно-русско-еврейским напевом.

Кто-то делает зарядку — кривляясь пожилым телом, кто-то загорает лица, катают детей, мужики(!) дуют в домино. Ветер и холодно. Чисто. На стриженых кустах робкая весна. Машинам для парковок — строго расписано, когда, как, на сколько. По выходным можно ставить везде, кроме пожарных кранов и мест с надписью «Нельзя ставить никогда».

Улицы Брайтона, вернее одна улица, посередине, на столбах — метро (оно работает круглосуточно с 1904 года), можно доехать и до NY, до центра — часа за два.

Русские витрины со смешными, нелепыми текстами на русском.

Есть всё-всё, как теперь в Москве, зачем было ехать? Перемены в России выбили один из главных аргументов отъезда. Они, эмигранты, по статусу политических беженцев, обеспечены очень многим. Пособием, мало деньгами, больше талонами. Зачастую старики кормят молодых. Бесплатная медицина. Помощь в плате за квартиру. Они совершенно спокойно доживают век, в милом, тихом, своем ГЕТТО.

Пообедали с русским языком. Борщ, беф, чай, селёдка с картошкой. Еле удалось упроситься в уборную, когда вышли. Прихватило. В одном кафе нагло отказали — запахло родиной.

Книги — «Санкт-Петербург» — есть всё. Просто всё.

Объявления о гастролях — Серёжа Юрский, Лолита.

Места гастролей — с русскоязычным населением. Как у Гарика.

Обратный путь — очень красив NY ночной. В небоскрёбах не тушат свет на ночь. Отражение в воде. Очень красиво. Приехали, и у гаража с дерева свалились два енота. Не успел снять.

23 марта — четверг.

Встали в 6−30, надо в очередную школу Маки читать лекцию. Смешно, Мака втихомолку презирает меня за всё, что я говорю, это для него — давние азы. Он очень глубоко и серьёзно образован. 30 лет в Метрополитен-музее! Порой чувствую себя с ним малограмотным выскочкой, порой усталым мудрецом — это когда про жизнь у нас. Он же уже не знает, как там, и внимательно и долго вживается здесь.

По мне, так гори огнём все сложности. Есть план доживания — картинки.

В конце концов не устрою, но РОЖУ!

Холодно на улице, поэтому залез в уголок кафе. Сижу в тепле, пишу, сейчас порисую. Три часа вот так и просижу. Настало время творить сидя!

Эрнст: «Я спросил у Мура, зачем ему дырка — он ответил, чтобы была понятна трёхмерность, объём».

24 марта, пятница.

Поехали в Университет Циммерли.

Дорога в болотах, мимо аэродрома, вдали NY.

Потрясающая эстакада.

Вот ребята все кинулись в известность. Много лжи, коварства, вранья, алчности. Я не хочу, главное, по мне, «родить», а там они «устроятся», они же — устраивают. Коллекции, которые я вижу — свидетели чего?

И прав ли я?

Ведь какое счастье — когда получается.

25 марта. Суббота.

Филадельфия.

26 марта. Воскресенье.

Выставка. П. Клее. Там же Шиле и Климт. Конец света!

27 марта, понедельник.

Встали в 7, попили кофейку с сырниками — и в путь.

Пробки не нашим чета, но так считается. Приехали в центр и крутились как вошь в проруби, чтоб меня выкинуть. Наконец улучили дырочку — и я один на 7-й авеню!

Господи, как я по тебе соскучился! Вчера поговорил по телефону и так затосковал.

Приехал на ж/д вокзал, чтоб ехать в музей, лекцию читать.

До свидания с Аллой ещё время есть, пошёл искать вход в вокзал. Это целый город под землёй. Я присох к аптеке Diane Ready — и жду.

Все головки, даже в верёвках — мыты и чисты. Одёжки самые замысловатые, мошна до земли, а сверху ещё рубахи до колен — чистые. Мордочки, особенно у чёрных — бархат с замшей. И даже собачки все мытые и чесанные. Про авто — не говорю.

Хотя мусора горы, но всё в хлорвиниловых мешках. Опрятно!

Дождался Аллы — директор русского собрания музея, ленинградка 47 лет, толстая, глазастая, крашенная. Ну, сели в поезд, билеты мне подарены — гость — и поехали. Потрёпываемся. Сплетничаем.

В музее — более 10 тысяч шестидесятников! «Каждого хватит на персональную выставку!» Во, б...ь, а моих всего 9! Ну, да фиг с ним.

Додж запретил персональные выставки при жизни художника. Он, Додж, играет только до 1986 года. Да, вправду, некоторые заспешили за славой и деньгами, но ведь не все же?!

Опять погляди на картинку, а не на дату, или м.б. магия имени и имени — цены? Ну, вправду, если это не Клее — то кому это надо?

Рисовать и писать надо поотважней. Пора, пора быть наотмашь самим собой.

Лекцию я им читал! Обхохочешься!

Человек 35−40 пожилых людей, волонтёров, т. е. не за деньги водят по музею и им надо чего-нибудь свеженького. Тут и я — за 250 $ — нате!

Алла сетует — художники раньше были в качестве, а теперь нет — успех жизни их мает, самосовершенствование забыли, через 100 лет исследователи так и напишут — ай-яй-яй!

Милые, улыбаются, чёсанные.

Я чеканю — переводчица рядом, надо чётко и не быстро.

За спиной у них Вовка Янкель, слева Ламм со своим враньем про тюрьму.

Господи, как это скушно — «Таинственная жизнь плута».

Отчеканил лекцию. Вопросы милые. — А почему Вас не посадили? А что делают молодые? А почему Вы там, а не здесь?

Алла рвется меня выгнать. Занята. Я с вопросами. Наконец вышибли. Сулится приехать в Москву летом. Ну, уж я высплюсь, за всё.

Пошел на вокзал.

Сакура цветёт.

Поезд пришел.

Обратный билет мне подарили тоже — гость я. А чайку или кофейку херушки — ну, это я припомню!

За окном около часа Америка, 2 этажа, сайдинг, ритм домов, ни одной «Жигули», в основном «Тойоты». Народу мало. Мне сказали ехать до упора, когда все вы… тся. Тогда и я. Ещё притормозил у проводника. NY? Ес, сэр, NY! — Ну, вышел. П… ц!

Народу и площадей — сравнить нельзя, разобраться тем более.

Еще Вовка К. мне говорил — только к полиции.

Подхожу. Сори, сэр, сабвей ред лайн? Машет ручкой. Я прусь. Метров 200. Устал. Сел. Добрёл. Залез на платформу — ред лайн, но только 2 и 3. А мне первый нужен. Я к парню, сори сэр, ред лайн Ван? Объяснил — это на другой стороне перрона. Переполз. Дождался. Влез. В кайфе — теперь к дому. Доехал до конца, наши 231 и 238 закрыли — ремонт. Вот, блядь, только привык, и на тебе. Вышел, Маки нет, а сулился. Ну ладно, звоню в телефон. Муха, солнышко, подходит. Сейчас за тобой приду. Я визжать, она ни в какую. Ну, жду. Она пришла, и мы бредем к дому. Выпил водки, рассказал рассказы, и спать.

Чубарова скульптуры — во дворе, на улице. «Они тяжелы, никто не возьмет. Уже пять лет!» (это хранительница).

Сижу у окна — небо вразлёт и самолёты. Под окном, на крыше гаража скандалят еноты.

29 марта. Среда.

С утра — как уже люди — в 9 встали. Поводили слона, и я — в город. Один.

Гугенхайм — музей. Рамы умные — ценность картины до края — налицо. Кандинский — особенно ранний, Пикассо — с утюгом, Брак. Ротко разочаровал. Кенинг и Полок — просто непонятно — скучно. Был всего минут сорок. Выставка Смита — ранний в поучение. — Удивление перед природой объектов его композиции.

Негр на коленях трёт пастой пожарный кран. Вообще вся латунь — блестит. Со склокой и недоумением, картой и билетами — я добрался до дома.

Кот Борька сообразительный и ласковый невероятно. Игривый, внимательный и чихает! Как Рост!

Много немощных стариков на улице — могут выходить.

На небе больше самолётов, чем звезд.

Теперь больше хочется думать, чем общаться. Сил меньше, мыслей больше. Очень трудно примирять события и поступки. Трудно простить, легче понять.

Всё и всех, кого ты готов осудить, если обернуться на себя — надо извинить.

О Надьке думаю — обвал тепла и нежности, и так боюсь потерять или разочаровать её. Поступиться в самости — уже пустая трусость — страх. Хочется любить и быть в достоинстве. Подыхая, чтоб рука холодная была — мужика.

Америка, которую я увидел, совсем не та, которую представлял. Меньше, полна подробностей. Тщательная. С крокусами, уборкой, тротуарами. Мьетек когда-то говорил: «Наше — не для человека». Здесь всё для человека.

Бюджет ООН — меньше бюджета нью-йоркской полиции.

Проблема языка — сказать могу — понять — нет. И нарисовать — некогда. Не Непал.

Автобусы неторопливы.

Всех ждут, ко всем — Welcome! Инвалидам поднимают площадки, и разбирают сидения. И в метро. Метро по Бродвею — как в кино.

Город другого масштаба и другой цивилизации. Иной «уклад»!

Пойми меня, Надюшка, я не хочу участвовать в этой системе цивилизации от низа — нас, до якобы «вершины» — их. Я не против, я — не согласен. Хочу от них только одного: оставьте в покое. Дайте спокойно любить и гладить мою любовь. Позвольте получить деньги, за то, что сделал. Не для роста. Чтобы не оглядываться. И право, и место, где работать.

Силы — это уж от меня. Ну и ещё что-то, что пока не соображаю.

Спать пойду. Пора. Целую тебя нежно. Б.

Страна мне глубоко чуждая. Даже самосовершенствование, даже уровень его определяется успехом в жизни. Успех в жизни — главное мерило свойств и качеств личности. Не подходит. Не-а.

31 марта, пятница.

С утра постриглись. Метрополитен. Египет. Агатовые чаши на свет. Всё — рельеф, барельеф, контррельеф и раскрашено. Египет удивителен по ритму и условности. Нет, нет, не «реализм», но реализм, превращённый в символ — от головки барана до стопы и соска (женщина в профиль имеет одну грудь, дальнюю, и сосок!)

В кафе, за окном кипень белых цветов на деревьях, тут вначале цветы, потом зелень. Ребятки валяются на земле — уже +20! Музей полон. На ступеньках пропасть ребяток. Собачек пропасть. И люди и псюшки чисто вымыты.

Но какая красота саркофаги. Только здесь понял назначение фаюмского портрета.

За окном девчушка поит двух бульдожек из бутылки. Увидел роскошную монографию Фра-Анжелико — но не купил — не довезу ведь, и так набирается на второй сундук.

Глядя на горы совершенства — только самим собой и это — делать — высшее счастье. Стыдно к старости выбегивать местечко в запаснике. Не останешься? Ну, и… А счастье получаемости, не разбавленное «кто бы захотел».

И вправду, наглядевшись каждого по многу, становится понятной страсть — к тому или к тому — Ренуар к сказкам задниц, В. Гог — все, что окружает, даже вялый подсолнечник. Линии — по принятым в то время — схеме, да, да, схеме — плоское — пространство.

Я — лаки, без всяких подобий, ну если чуть, но главное игра и смысл матерьяла и ритма.

Рельефы — так же, но в отдельных местах акварель и гуашь — роспись. Акварель и по золоту — не грех. Кстати, могут быть тексты и буквы, как бы под золотом. И каждая картинка должна быть многодельна, терпеливо уделана. (Как Шагал с кепкой в театре. Здесь у него — часы в глазу у овцы и ниточка от лица к лицу).

Да, совсем не гнушаются царапать черенком или чем-то острым по краске до холста.

Нет, нет. Никакой академии — 75 — у Романовых, и баста.

Джовани ди Паоло (1400) — три пейзажа с овальным горизонтом.

Живопись по золоту — пробовал лаки, надо попробовать живопись.

Бородач в бордовой накидке — рука без меры длинна, и кисть — а вот! Эль Греко. Это всё из коллекции Роберта Лемана.

Портреты 15 века. Морды в плоскую башню. Профиль со скупым объемом полуфигуры. Сзади — пространство пейзажа.

Написать Надюшку в синей ткани с еле розово-слоновой кости телом. Синего много. На фоне м.б. золото (?)

Центральный парк. Тепло. Всё цветёт. Огромные деревья. Чисто. Дети. Бегуны. Музыканты. Мопсы. Скалы. Белки. Скворцы. Старики. Солнце.

1 апреля, суббота.

День рождения Разгона.

Поехали в Storm King— парк скульптур.

По дороге 7 задавленных енотиков и одна белка.

Дорога в горах — сказка. Орлы парят. Гудзон невероятной ширины. Разметка дороги «не наша».

Сказочные абстрактные скульптуры, мобили, Колдер, Мур, мобили на сказочном ландшафте. Простор несказанный, всё нежно расцветает, дым зелени. Ивы — зелёные волосы. И сказочные домики на полях и полянах. Вагончики возят и рассказывают.

Стена из камней в лесу, потом в воду, потом из воды, до шоссе.

Пасмурно и похолодало.

С природой у них тут всё в порядке.

Вечером Карнеги холл — Масааки Сузуки — клавесин.

Бах — прелюдии и фуги. Ай-яй-яй, как великолепно!

2 апреля, воскресенье.

На дереве штук 15 соек. Не успел снять.

Девочка моя, как я без тебя тоскую. Ни говорить, ни действовать, просто рядом прижаться — и всё. Ведь в молодости не бывает этого внимания к подробностям нежности и внимания. Вот так сесть рядом и тихо дышать одним воздухом, изредка касаясь кожей — кожи. И беречь тебя, как новогодний шарик, который подарил мой дедушка маме 16 января 1910 года, в день её рождения — он и лежит в шкафу, в вазочке. Вот так мне и хочется тебя беречь — нежно!

С Люсей и Макой — в город NY.

Экскурсия.

Вначале — мемориал генерала Гранта. Мемориал как мемориал. Адрес — Наполеон. Это занимательно — маленьких негодяев казнят. Огромных негодяев — чтут.

Вокруг мемориала скамейки — Миро — Церетели. Если б дома — ругался. А здесь — любопытно.

Университет. Армянский праздник, музыка, сидят везде. Лежат везде, дедушка с обгорелой плешью с умилением наблюдает за внуком. Тот очень музыкально орёт. (Это Колумбийский Университет). Генри Мур, Роден — мыслитель, скульптура прямо Эрнста. Лошади и руки. Огромная. Ещё напоминает Мишку Брусиловского — по пластике восхитительного уродства.

Я — вот бы Эрнсту.

Мака — Не добьётся, все забито.

Весело, счастливо, беззаботно, красиво.

Библиотека — фонды Бунина и ещё кого-то. Сейчас забыл.

Собор. Самый большой. Великолепный. Внутри скульптуры — бизон и волк. Класс. Предел сексуальных разностей, больных СПИДом, американской поэзии и литературы — одинаковые пластины с фамилией и датами жизни.

Я: Мака, а кто выбирает?

М: Община прихода…

У нас бы вот был бы гвалт — А куда Фадеева, Маркова, Софронова, и т. д., и т. д.

Друза горного хрусталя — 200 тонн. Красота!

Один день в году приводят животных. Всех. Осликов, лам, попугаев, коз, кошек, собак, мышек — всех благословляют.

У другого храма бронзовая скульптура.

Сюр не страшный, а вокруг оплатки автора с текстиком и фигуркой, а вокруг скульптуры — отлитые в бронзе ежегодные лауреаты детской лепки.

Обедали у Каца. Харчевня в еврейских местах (Яшкин-стрит. Первая серия Крёстного отца). Народу — тьма. На стенах — фото, Горбачёв, Черномырдин, Клинтон и другие знаменитости. Кошерный суп с клёцками. Мясо — говядина (!), картошка фри и сказочные солёные и малосольные огурцы.

Прошлись по улице.

Дома, лестницы…

На доме Ленин на крыше 12-ти этажного дома на фоне циферблата с перепутанными цифрами. Готовая инсталляция о судьбе СССР.

Другая — облака перистые и самолёт — след — линия.

Разговор о демократии — бомжиха отсудила у города деньги за то, что её забрали в приют в морозы. Святое право — где хочу, там живу.

Сохо.

Неряшливый район.

Шемякин — с сиськами, где-то Эрнст.

А в городе стоит скульптура Пикассо — очень, очень.

К ночи — в магазин. Очередь за колбасой — взял талончик — номер очереди — и жди табло. У нас невозможно. А где азарт — тут его не стояло!

Еле живыми добрались до дома.

Да, ещё на вокзал заезжали — билет в Вашингтон 68 $.

И опять люди стоят и ждут табло — номер окна кассы.

4 апреля.

С Макой на поезд и в Вашингтон. Днем уже у Лёни. Сказка. Дом — с ума сойти, красиво, дивно. Другая цивилизация. Поехали картинки в рамы вставлять. В три раза дороже. Маленькие — 57 $. Негритянка Малиша. Кинг Суши. Обед. Гуляем по лесу. Весна, как на байдарках. Разговоры с Лёней — напряжение формулировок состояний на уровне науки — остальное — плохо — мимо. Холодно. Всё цветет.

6 апреля, четверг.

Я так хочу любить и хранить тебя, девочка моя любимая, и так не хочу ошибиться. Господи, помоги мне прожить и умереть в вере! Пожалуйста.

В Вашингтон.

Сурки, черный город, сакура, мемориалы, пространства, змеи, вертолёты.

Гуляли — и только. Оглядывался. Чисто, воздух, птицы, дети.

7 апреля, пятница.

С утра дождь. Туман в лесу. Белки, птицы. Б-г послал мне весну, но не на байдарке, а в Америке, штат Колорадо, но мою раннюю с запахом земли, но с тёплой уборной. Нежная старость.

На «party» завтра приедут 35 человек — все как-то связаны с Россией. О каждом разговор — оценка — успех и богатство. «Он в полном порядке, у него миллионы, начинал с мытья посуды в барах и развозил пиццу, грыз язык». Стандартная схема — скол со всех предыдущих поколений.

Лёнь, где фундамент успеха страны? — Вкалывают с утра до ночи. Отпуск — неделя в году. Профессора 2 месяца летом денег не получают. А у меня академический отпуск в России был 2 месяца! (Это Лёня).

Вспомнил Циммерли. Нет, Борька, счастье деланья не меняется на погоню за «устройством». Да, на это надо чуток мужества, отказ от чего-то — всегда поступок, ну и соверши его, и совершай. Ведь не девочка, мужик.

Судьба стариков занимает меня. За лихость юности расплата страхом, зависимостью и унижением, укором судьбы.

Про Вашингтон говорить рано — только огляделся.

А вот и не рано. Неожиданно отправился в город, где Лёня меня «бросил» в Национальную галерею. Говорить нечего.

Перед — Мур, Колдер, Смит. Внутри — Колдер огромный.

Современное искусство — имена известны, но безрассудная отвага! На маленькую идею — метры поверхности. И уж форма, форма и форма. Цветной карандаш — 30 м.кв., Белый рельеф — и всё, раковины — беззубки, формальней моих ритмов — некий порядок хаоса. Колдера снять не дали— но его проволоки очаровательны.

Отдохнул в кафе ДаДа — выставка целая. Неожиданно 16 роялей и 3 барабана и какие-то вертушки заиграли оглушительную музыку.

Пикассо — много. Прекрасно рисует (пальцы ног). Жидко, экономно, густо, царапая холст (почти все!), песок, камни. Дибюффе вообще толстая каша. Ривейра, с песком, мощно.

В 5 за мной — Лёва Штерн (Голос Америки), через красивый, трёхэтажный город на выставочку отважного старичка, бывшего журналиста. Маленькая галерея, но как всё продумано! Портфолио на каждого, на виду. Часть картинок в паспарту и целлофане — и видно, и не спиздят!

Вечером у Лёвы. Красивый ухоженный дом. Киска Зина, жена — Вера, пианистка времен «после Марка». Она меня заговорила, Лёва-то спать упёр!

8 апреля, суббота.

Встал в 7, поют птицы, тишина. Моросит дождь, весенняя испарина. Намокшие флаги с балкона (дом 3-х уровневый!), ходит черная киска Зина. Помылся и пишу дневник в большой гостиной с моей картинкой. С Лёвой в центр — опять в музей смотреть «стариков». Убегался до того, что в зале Рембрандта поспал полчаса. В 3 в дождь и холодрыгу — домой. На «парти».

Человек 30, я им — праздник. Показал фильм о выставке. Неожиданно…

10 апреля, понедельник.

Попытка в ZOO. Кеннеди-центр, Потомак. В 2 часа бегом домой — трафик. По магазинам.

11 апреля — вторник.

Собираемся в горы к Серёже, сыну Лёни. Апалачи — средний Урал. Змеи, коршуны, камни. Сверху — страна.

Интерес вызывает цивилизация, где людям хорошо. (Америка — да, Непал — нет).

Л: Мы уже не русские, но и не американцы, и не будем американцами.

Л: По моим размышлениям успех приходит к тем, кто этим не занимается.

У Серёжи — огромный красивый дом и городок. Ухожено до гордости.

Андрей прекрасно вел машину. Разметка чистой дороги. Ночной Вашингтон. Бомжи. Дома в 1 ³⁰ ночи.

12 апреля, среда.

Тепло. Хорошо себя чую — редкость. Пора собираться. По магазинам. Масштабы еды и тряпок! Вашингтон — Хиршхорн музей — скульптура мира. Счастье глядеть и трогать. Вечером попили.

13 апреля, четверг.

С утра убираем дом, вешаем картинки. Собираю чемоданы. Можно думать уже про Америку, обобщая.

Чистота — бзик нации. Душ два раза в день. Разметка дорог. Полы в магазинах, стоянки. Улицы. Сидят на ступенях и полу в музеях. На улицах — везде.

Пространства парков и газонов — огромны.

Уборка участков — влияет на цену.

Огромные деревья.

От розового до фиолетового, белое — кипень, желтые, бордовые — масса цвета.

Еноты, опоссумы, белки, зайцы, красные птицы, соловьи.

Первый день настоящего тепла.

Дорожные знаки, условия стоянки — сторона улицы. 66 дорога — отдельная полоса, если едут двое. В определенное время — утром с 5 ³⁰ до 9, и вечером одного вообще не пускают.

Птичка бегает по стволу вертикально.

Американцы бегают. И пьют воду. На пляже — в длинных трусах — ханжеваты.

Понятен успех русских баб — здешние сами водят машины, зарабатывают деньги, обижаются на галантность. А мужику нужна баба!

14 апреля, пятница.

Вчера делали экспозицию в доме, вставляли фото, пили джин, джакузи. Если американец шутит — он предупреждает — шучу. Все очень серьёзны.

С русскими в Америке дела иметь нельзя: если американец — сказал да, это — да, если русский — 99% наёб.

Музеи полны людьми. Выставка Сезанна — не пробиться. С наушниками. Шедевры — под номерами и имеют свой текст.

Многие состоялись значительнее, чем удалось бы дома, но здесь этого мало — и американцам не надо! Дали, накормили, устроили — тень знай свое место!

Маленькие городки на пути к океану, всё вокруг воды. По-прежнему красота сусальная, за которой труд, труд и труд. Поля. Поливы. Лошади. Флаги, флаги, флаги. Обедали в Макдональдсе. Океан. Нога опять ни к черту. Аннаполис — яхты, богатство и прелесть благополучия. Морская академия. Погода — тихая прелесть и сумасшедшая весна. Дома без загородок. Ставни и дом — в галках. Можжевельники стрижены по придуманным формам. Мост через залив Чесапикский на много миль — второй по отваге, мной увиденный.

15 апреля, суббота.

Завтрак на террасе. Сказка.

Птицы надрываются.

Белки.

Брызги красного по всем деревьям. Набрякает зелень».

Вот, пожалуй, и всё.

Сухой остаток.

Я повидал, прощаясь, всё, что любил когда-то, и спасибо Господу, что он позволил мне это сделать!