Для Вашего удобства мы используем файлы cookie
OK
«Как один день»
1983
Юрий Рост
Юрий Рост
Очень сложная история — писать о близких друзьях. С одной стороны, ты знаешь какие-то детали, которые могут так раскрасить образ! А с другой — любимых-то надо беречь и щадить. Если не мы, то кто?! То ли вести себя как с покойниками — «хорошо или ничего», то ли наплевать — однова живём! — брякнуть всё на стол: моё дело проорать, а вы там разбирайтесь!
И нельзя сказать, что мы уж с ним век целый. Всего каких-нибудь двадцать пять лет! Всего-то — всего, но каких! Недавно отрыли номер Литгазеты, где мы придумали и опубликовали (!) «Игру в путч». Газетный разворот! По старым временам только за высказанную (!) идею — валить бы нам брёвна на лесоповале, подыхая от пеллагры…
Неделю рисовали и придумывали. Безвылазно, у Юрки на кухне. Ничего, сошло с рук. Повезло.
В Израиль гоняли, книгу «Гостевая виза» сделали. Поглядеть и сейчас — вполне приличная работа. Не стыдная и явно полезная. Переиздать бы надо, но евреи больше про драки сейчас думают. Додраться хотят. Ну пусть, раз охота. А мы своим займемся.
Собрав гигантскую сагу о людях вокруг — о современниках, Юрка взялся за «лицо земли». Если люди были чёрно-белые, что и хорошо, то земля вся цветная. Льды, птицы, океан, облака. Качество невероятное. Техника так ушлёпала вперёд, что все твои прежние представления о ремесле годятся только для музейных витрин. Вместе с тобой, впрочем.
Так и вижу — вхожу в музей, а там — на венском стуле — в канотье и бабочке — дедушка Иван Григорьевич с «фотокором» на деревянном штативе. А рядом Рост с кофром, полным объективов, с пятью или шестью камерами на шее, вспышкой, диктофоном… Музей.
Теперь всё крошечное: на флешку — в компьютер — и нате, пожалуйста! Трудно жить в эпоху перемен.
Характер и ремесло его предполагают одиночество. Но пока наступает окончательное понимание этого — родятся дети. Юркин сын уже свою пигалицу настругал.
У Юрки раньше киска жила, а теперь — кенарь Шурик. Недавно Шурик у меня гостил несколько дней, пока Юрка был в отъезде. То-то был праздник! Юркина мастерская — на первом этаже, и окна — матового стекла, а у меня — пятый этаж, всё видно, по карнизу птицы разгуливают, много неба, рядом телевизор всё время меняет мелодии. Шурик пел, не смолкая, а к ночи, охрипший, валился замертво от счастья. Погостил на славу.
На сегодняшний день Юрка — в «Новой газете». Одна из немногих газет, оставшаяся приличной в новых условиях, когда опричники не дремлют. Опричники — они во все времена надобятся.
Жить было бы страшно, когда б не так интересно.
Вот только одно сильно печалит — куда деть наделанное. О том, что это история, — и говорить не надо. И ещё — «национальное достояние».
Но вот один только пример. Недавно по просьбе Тани Гердт с разваливающейся дачи я вывез пять (!) машин наследия Ореста Верейского. Большой мастер, и даже признанный — и академик, и лауреат… Ну и что? Лежит всё это у меня в мастерской — ждёт моего окошка во времени…
А лет через сто за негатив или почеркушку аукционы будут молотками стучать.
И повернется ли язык сетовать на Янкилевского или Кабака, Булатова или Эрнста, что вывезли по возможности всё…
Не сходится что-то в очередной раз в размышлениях о творчестве и судьбе.
У Юрки — невпроворот наделанного. А времечко не стоит. Автомобиль стареет. Будь ты хоть Туркменбаши, конец-то один. И почти всегда — неожиданно. Культура ожидания смерти утеряна…
На такой ноте — о дорогом человеке — не хочется останавливаться. Позвоню Юрке, а он, оказывается, на Камчатку рванул или к варанам на остров Комодо. Живой! И слава тебе, Господи, и спасибо за терпение нас на этом свете!
И нельзя сказать, что мы уж с ним век целый. Всего каких-нибудь двадцать пять лет! Всего-то — всего, но каких! Недавно отрыли номер Литгазеты, где мы придумали и опубликовали (!) «Игру в путч». Газетный разворот! По старым временам только за высказанную (!) идею — валить бы нам брёвна на лесоповале, подыхая от пеллагры…
Неделю рисовали и придумывали. Безвылазно, у Юрки на кухне. Ничего, сошло с рук. Повезло.
В Израиль гоняли, книгу «Гостевая виза» сделали. Поглядеть и сейчас — вполне приличная работа. Не стыдная и явно полезная. Переиздать бы надо, но евреи больше про драки сейчас думают. Додраться хотят. Ну пусть, раз охота. А мы своим займемся.
Собрав гигантскую сагу о людях вокруг — о современниках, Юрка взялся за «лицо земли». Если люди были чёрно-белые, что и хорошо, то земля вся цветная. Льды, птицы, океан, облака. Качество невероятное. Техника так ушлёпала вперёд, что все твои прежние представления о ремесле годятся только для музейных витрин. Вместе с тобой, впрочем.
Так и вижу — вхожу в музей, а там — на венском стуле — в канотье и бабочке — дедушка Иван Григорьевич с «фотокором» на деревянном штативе. А рядом Рост с кофром, полным объективов, с пятью или шестью камерами на шее, вспышкой, диктофоном… Музей.
Теперь всё крошечное: на флешку — в компьютер — и нате, пожалуйста! Трудно жить в эпоху перемен.
Характер и ремесло его предполагают одиночество. Но пока наступает окончательное понимание этого — родятся дети. Юркин сын уже свою пигалицу настругал.
У Юрки раньше киска жила, а теперь — кенарь Шурик. Недавно Шурик у меня гостил несколько дней, пока Юрка был в отъезде. То-то был праздник! Юркина мастерская — на первом этаже, и окна — матового стекла, а у меня — пятый этаж, всё видно, по карнизу птицы разгуливают, много неба, рядом телевизор всё время меняет мелодии. Шурик пел, не смолкая, а к ночи, охрипший, валился замертво от счастья. Погостил на славу.
На сегодняшний день Юрка — в «Новой газете». Одна из немногих газет, оставшаяся приличной в новых условиях, когда опричники не дремлют. Опричники — они во все времена надобятся.
Жить было бы страшно, когда б не так интересно.
Вот только одно сильно печалит — куда деть наделанное. О том, что это история, — и говорить не надо. И ещё — «национальное достояние».
Но вот один только пример. Недавно по просьбе Тани Гердт с разваливающейся дачи я вывез пять (!) машин наследия Ореста Верейского. Большой мастер, и даже признанный — и академик, и лауреат… Ну и что? Лежит всё это у меня в мастерской — ждёт моего окошка во времени…
А лет через сто за негатив или почеркушку аукционы будут молотками стучать.
И повернется ли язык сетовать на Янкилевского или Кабака, Булатова или Эрнста, что вывезли по возможности всё…
Не сходится что-то в очередной раз в размышлениях о творчестве и судьбе.
У Юрки — невпроворот наделанного. А времечко не стоит. Автомобиль стареет. Будь ты хоть Туркменбаши, конец-то один. И почти всегда — неожиданно. Культура ожидания смерти утеряна…
На такой ноте — о дорогом человеке — не хочется останавливаться. Позвоню Юрке, а он, оказывается, на Камчатку рванул или к варанам на остров Комодо. Живой! И слава тебе, Господи, и спасибо за терпение нас на этом свете!
Фото Юрия Роста
Настольное политическое развлечение.
Придумал Юрий Рост.
Нарисовал Борис Жутовский.
Придумал Юрий Рост.
Нарисовал Борис Жутовский.
«Я не знаю, отчего хвост у коровы растёт книзу. Я просто констатирую факт. Но можно пофантазировать на эту тему?
Извольте."
Из бесед двух бенедиктинских монахов,
записанных Винсентом Шереметом в 1791 г.
Извольте."
Из бесед двух бенедиктинских монахов,
записанных Винсентом Шереметом в 1791 г.
Переворот произошёл не вовремя — мы с президентом оказались вне Москвы. Правда, он был к югу от столицы, я — к северу, и я к тому же ничего о готовящемся чрезвычайном положении не знал. Буквально. Сидели мы с Всеволодом Арсеньевым, главным художником «Комсомолки», и моим сыном Андрюшей на Селигере и ловили оставшуюся там рыбу, наложив мораторий на телерадиокомпартию. Как вдруг бежит бабушка Анна Васильевна Лыкова и, причитая: «горе, горе!» — объясняет, что сын её Сашка, едва обретя свободу, утраченную ненадолго за мелкое хулиганство в пьяном виде (выразившееся в оскорблении непечатным словом чести и достоинства прежних руководителей), узнав о новом руководстве, не опохмеляясь, ворвался в отделение милиции, сел в кресло начальника и, надев его фуражку, обложил матом новое правление, тем самым — фигурально выражаясь — присягнув на верность законному президенту. Дав указания опешившим милиционерам, куда кому пойти, он добровольно покинул занятый в результате переворота пост и теперь выпивает, бахвалясь своей победой.
— Господи! — закручинилась Анна Васильевна. — Хоть бы забрали Сашку моего на пятнадцать суток. А то как вдруг признают начальником! Он ведь и в грамоте-то несилен. Напутает чего, попортит власть.
Смотав удочки и вернувшись в дом, мы с помощью каких-то проволочек (опять невольная аналогия с бытом изолированного президента) настроили старый телевизор и увидели в вечернем сеансе 19 августа то, что все увидели в утреннем. Указы «нового советского руководства», зачитанные погребальными голосами едва различимых дикторов, повергли нас в мрачное состояние. Мысли о том, что в соседнем доме выпивает лидер селигерской оппозиции Сашка Лыков, не утешали, хотя мы и консолидировались с ним, открыв бутылку.
— Ну, — мрачно спросил меня Арсеньев, — как думаешь, что в Москве?
В корне его вопроса лежали исторические прецеденты последнего времени, которым я был свидетелем: чрезвычайные положения, комендантские часы, мини-путчи в разных местах страны.
— Ну! — торопил Арсеньев.
— Горбачев арестован, и раз они говорят о нездоровье, выведен из строя — либо искусственно вызванный паралич, либо химическое повреждение психики. Дача в Крыму блокирована с моря и с суши военными. Ельцин и окружение в лучшем случае арестованы, связь блокирована, правительственные учреждения, не согласные с хунтой, обесточены. Интернированы все, кто может возглавить оппозицию. Аэропорты и вокзалы под контролем, редакции газет и типографии арестованы. Войска блокировали город. Обкомы, горкомы и райкомы возрождённой коммунистической партии организуют жизнеобеспечение. Сегодня ночью будет введён комендантский час. Всех нарушивших будут свозить в олимпийский дворец спорта, Лужники, легкоатлетические манежи «Динамо», «Спартак». В ближайшее время появится бюллетень о здоровье Горбачёва, группа врачей даёт заключение о его недееспособности. Верховный Совет подтвердит полномочия Янаева.
Присоединение отклонившихся республик к Союзу потребует силы и крови. Она будет пролита. Янаев и ещё пара-тройка путчистов будут обвинены в пролитии крови. Власть перейдет «по конституции» к Лукьянову и надетым на его руку депутатам. В случае международного шума и санкций появляется полуживой Горбачев, который «законно» отрекается от власти в пользу спасителя, всё того же Лукьянова. Главари банды найдут довольно высокопоставленных чиновников для расправы или сами будут объявлены предателями теми, кто пока за ширмой дёргает верёвочки.
За это время новая власть дает населению спрятанную жратву, снижает цены, ловит рэкетиров. Может быть, проводит и сфальсифицированные выборы в Союзе и России, тем более что российский съезд, если выдернуть из него человек двести демократов (это не проблема), изберёт кого изволите… Дальше партизанское движение, теракты, массовые посадки, угроза ядерного терроризма, мировое противостояние, гражданская война, на которой, как говаривал Швейк, заодно с хорошими людьми поубивают и много всякой сволочи, а там…
— А там 2000 год — глядишь, и решится жилищная проблема, — мрачно пошутил Арсеньев. — Ну что, завтра в Москву?!
— В Москву, в Москву, в Москву…
Признаться, на душе было тупо, и очень хотелось узнать, что в столице, где друзья.
В Осташкове, куда мы утром двадцатого заехали позвонить (а вдруг связь есть?), танков не было, не было также молока, мяса, сахара и хлеба. Всё, как в мирное время. По улице человек нёс арбуз. Этот арбуз почему-то нас ужасно разозлил. В стране такое, а он несёт арбуз. А чего ему, с другой стороны? Утром проснулся — ГКЧП. Ага… Посмотрел в окно: тихо. Очередей нет. Ни автоматных, ни таких. Зашёл в столовую. Чисто. Взял всё меню — чай с вареньем (внутрь), поскольку сахара нет и хлеба. Вроде и до 19-го то же самое было. Пошёл по улице. Арбузы продают. Он и купил арбуз. Что его — судить за это? Ну, суди! А он, сметливый и мученый русский мужик, скажет тебе, демократу: купил арбуз в знак протеста, поскольку сей плод символизирует круглый идиотизм нашей жизни, пряча под совершенной формой несусветное качество вкуса. Да в случае чего и «чеписту» объяснит, что арбуз — это образ единого пространства для семечек разных цветов, живущих дружно в красном, пусть и замкнутом мире. А на деле арбуз ему, хитрецу, нужен, чтоб его съесть. Путч отдельно, арбуз отдельно.
Мысль о том, что революции происходят в столицах, овладевшая было нами на значительный отрезок мирной и пустынной дороги, с треском разбилась в революционном Ржеве, где мы увидели единственную до самого Садового кольца реакцию на путч. «Янаев! Дай свободу!» — было написано на витрине винного магазина. Три танка, встретившиеся в пути, не пугали, поскольку давно стояли на постаментах.
Добравшись поздно вечером домой, я сразу отправился в город. В «Московских новостях» было полно народу. Да и в других редакциях журналисты «МН», «Независимой», «Курантов» и нескольких других газет выпускали фирменные листовки и общую газету. Звонил телефон из белого дома. Люди на улицах разговаривали с солдатами, в метро нормальные люди ехали защищать демократию, шёл дождь, в цепях стояли решительные молодые и разных других лет люди с твёрдым намерением победить, а не участвовать. Ельцин, Руцкой, Собчак, оказывается, всё время были не просто на свободе, а руководили отпором, и успешно. Радио информировало, комендантский час практически отсутствовал, вокзал, почта и телеграф функционировали…
Что же произошло? Нет, это не патетическое восклицание.
Просто, как объяснить Сашке Лыкову и тому — с арбузом, ЧТО это было, да и самому хоть что-то понять. И ещё, как заставить кого ни попадя прочитать?
Вот и составил схему — методом дедукции, понятно, глянь, а получилась игра.
Вот я и думаю — жизнь наша скучна и неспешна, событий мало, а тут есть чем себя занять за стаканом чаю (с вареньем внутрь) и куском хлеба или добрым углом арбуза — совершенно аполитичного, увы. Итак.
— Можно пофантазировать на ЭТУ тему?
— Извольте.
— Господи! — закручинилась Анна Васильевна. — Хоть бы забрали Сашку моего на пятнадцать суток. А то как вдруг признают начальником! Он ведь и в грамоте-то несилен. Напутает чего, попортит власть.
Смотав удочки и вернувшись в дом, мы с помощью каких-то проволочек (опять невольная аналогия с бытом изолированного президента) настроили старый телевизор и увидели в вечернем сеансе 19 августа то, что все увидели в утреннем. Указы «нового советского руководства», зачитанные погребальными голосами едва различимых дикторов, повергли нас в мрачное состояние. Мысли о том, что в соседнем доме выпивает лидер селигерской оппозиции Сашка Лыков, не утешали, хотя мы и консолидировались с ним, открыв бутылку.
— Ну, — мрачно спросил меня Арсеньев, — как думаешь, что в Москве?
В корне его вопроса лежали исторические прецеденты последнего времени, которым я был свидетелем: чрезвычайные положения, комендантские часы, мини-путчи в разных местах страны.
— Ну! — торопил Арсеньев.
— Горбачев арестован, и раз они говорят о нездоровье, выведен из строя — либо искусственно вызванный паралич, либо химическое повреждение психики. Дача в Крыму блокирована с моря и с суши военными. Ельцин и окружение в лучшем случае арестованы, связь блокирована, правительственные учреждения, не согласные с хунтой, обесточены. Интернированы все, кто может возглавить оппозицию. Аэропорты и вокзалы под контролем, редакции газет и типографии арестованы. Войска блокировали город. Обкомы, горкомы и райкомы возрождённой коммунистической партии организуют жизнеобеспечение. Сегодня ночью будет введён комендантский час. Всех нарушивших будут свозить в олимпийский дворец спорта, Лужники, легкоатлетические манежи «Динамо», «Спартак». В ближайшее время появится бюллетень о здоровье Горбачёва, группа врачей даёт заключение о его недееспособности. Верховный Совет подтвердит полномочия Янаева.
Присоединение отклонившихся республик к Союзу потребует силы и крови. Она будет пролита. Янаев и ещё пара-тройка путчистов будут обвинены в пролитии крови. Власть перейдет «по конституции» к Лукьянову и надетым на его руку депутатам. В случае международного шума и санкций появляется полуживой Горбачев, который «законно» отрекается от власти в пользу спасителя, всё того же Лукьянова. Главари банды найдут довольно высокопоставленных чиновников для расправы или сами будут объявлены предателями теми, кто пока за ширмой дёргает верёвочки.
За это время новая власть дает населению спрятанную жратву, снижает цены, ловит рэкетиров. Может быть, проводит и сфальсифицированные выборы в Союзе и России, тем более что российский съезд, если выдернуть из него человек двести демократов (это не проблема), изберёт кого изволите… Дальше партизанское движение, теракты, массовые посадки, угроза ядерного терроризма, мировое противостояние, гражданская война, на которой, как говаривал Швейк, заодно с хорошими людьми поубивают и много всякой сволочи, а там…
— А там 2000 год — глядишь, и решится жилищная проблема, — мрачно пошутил Арсеньев. — Ну что, завтра в Москву?!
— В Москву, в Москву, в Москву…
Признаться, на душе было тупо, и очень хотелось узнать, что в столице, где друзья.
В Осташкове, куда мы утром двадцатого заехали позвонить (а вдруг связь есть?), танков не было, не было также молока, мяса, сахара и хлеба. Всё, как в мирное время. По улице человек нёс арбуз. Этот арбуз почему-то нас ужасно разозлил. В стране такое, а он несёт арбуз. А чего ему, с другой стороны? Утром проснулся — ГКЧП. Ага… Посмотрел в окно: тихо. Очередей нет. Ни автоматных, ни таких. Зашёл в столовую. Чисто. Взял всё меню — чай с вареньем (внутрь), поскольку сахара нет и хлеба. Вроде и до 19-го то же самое было. Пошёл по улице. Арбузы продают. Он и купил арбуз. Что его — судить за это? Ну, суди! А он, сметливый и мученый русский мужик, скажет тебе, демократу: купил арбуз в знак протеста, поскольку сей плод символизирует круглый идиотизм нашей жизни, пряча под совершенной формой несусветное качество вкуса. Да в случае чего и «чеписту» объяснит, что арбуз — это образ единого пространства для семечек разных цветов, живущих дружно в красном, пусть и замкнутом мире. А на деле арбуз ему, хитрецу, нужен, чтоб его съесть. Путч отдельно, арбуз отдельно.
Мысль о том, что революции происходят в столицах, овладевшая было нами на значительный отрезок мирной и пустынной дороги, с треском разбилась в революционном Ржеве, где мы увидели единственную до самого Садового кольца реакцию на путч. «Янаев! Дай свободу!» — было написано на витрине винного магазина. Три танка, встретившиеся в пути, не пугали, поскольку давно стояли на постаментах.
Добравшись поздно вечером домой, я сразу отправился в город. В «Московских новостях» было полно народу. Да и в других редакциях журналисты «МН», «Независимой», «Курантов» и нескольких других газет выпускали фирменные листовки и общую газету. Звонил телефон из белого дома. Люди на улицах разговаривали с солдатами, в метро нормальные люди ехали защищать демократию, шёл дождь, в цепях стояли решительные молодые и разных других лет люди с твёрдым намерением победить, а не участвовать. Ельцин, Руцкой, Собчак, оказывается, всё время были не просто на свободе, а руководили отпором, и успешно. Радио информировало, комендантский час практически отсутствовал, вокзал, почта и телеграф функционировали…
Что же произошло? Нет, это не патетическое восклицание.
Просто, как объяснить Сашке Лыкову и тому — с арбузом, ЧТО это было, да и самому хоть что-то понять. И ещё, как заставить кого ни попадя прочитать?
Вот и составил схему — методом дедукции, понятно, глянь, а получилась игра.
Вот я и думаю — жизнь наша скучна и неспешна, событий мало, а тут есть чем себя занять за стаканом чаю (с вареньем внутрь) и куском хлеба или добрым углом арбуза — совершенно аполитичного, увы. Итак.
— Можно пофантазировать на ЭТУ тему?
— Извольте.
Текст Юрия Роста.
