Для Вашего удобства мы используем файлы cookie
OK
«Как один день»
1984
Сергей Ермолинский
Сергей Ермолинский
У Тоника была такая игра: через сколько рукопожатий можно поздороваться с Пушкиным или Петром I?
Со Львом Толстым и с Михаилом Булгаковым я мог бы поздороваться всего через одно рукопожатие. Через дядю Серёжу — Сергея Александровича Ермолинского. Льву Толстому четырёхлетний Серёжа из города Вильно написал письмо с важным вопросом: как стать писателем? И великий старик ему ответил. Событие это переполошило весь город, тщеславные мамы наперегонки отправляли Льву Николаевичу каракули своих чад. Но тщетно. Старик промолчал. Серёжа был единственный.
С Михаилом Булгаковым же дядя Серёжа дружил много лет и об этом он написал дивные воспоминания. Позволю себе их не пересказывать. Трудно удержаться — не написать вкратце о жизни Сергея Александровича после смерти Булгакова. Он был вскоре арестован, обвинённый по доносу Всеволода Вишневского в «пропаганде произведений антисоветского писателя». Сейчас, во времена поослабшей власти, опубликованы протоколы той мерзости. Дальше Лубянка, ссылка в казахские степи. Выручили друзья, чудом узнавшие, где он чахнет. Вытащили в переполненный эвакуированными Ташкент, помогли с работой. Там и встретил он Таню Луговскую, которая с тех пор была с дядей Серёжей всегда.
А теперь расскажу, как я познакомился с дядей Серёжей. Начать придётся издалека. Отработав год после окончания института на Урале, в Свердловске, разругавшись с местным начальством, я вернулся в Москву. И стал работать в журнале «Огонёк». Приткнулся. Надо же было зарабатывать какую-то денежку. Там я почему-то приглянулся Варваре Викторовне Кошкарёвой, начальнице отдела проверки. Был в то время такой в редакции. Варвара Викторовна казалась мне пожилой дамой — лет на двадцать моложе меня теперешнего! Она хромала, курила «Беломор» с ватой в мундштуке и была поклонницей коктебельских сердоликов и настоящей литературы. Она взяла надо мной шефство. От неё я узнал о Цветаевой и Мандельштаме, «Самоубийце» Эрдмана, стихах Мартынова и многом другом. Однажды она спросила меня, слышал ли я о «Мастере и Маргарите» Булгакова. Конечно, я не слышал. Она стала рассказывать. Помню, как, взлетев с первой фразой в ступе рассказа, она часа через два приземлилась в той самой же точке, упутав меня неслыханными кружевами романа.
Через некоторое время она пригласила меня составить ей компанию для похода в гости. Дверь нам открыла дама без возраста. Ласково обнявшись с ВВ, она угостила нас чаем с печенюшками, а потом поманила меня в другую комнату. Там она усадила меня в глубокое кресло перед столом, напомнила о теплом пледе на соседнем стуле и кофейнике с кофе на столе и положила передо мной две коробки, обтянутые красным бархатом. В коробках лежали два тома «Мастера и Маргариты», переплетённые в такой же бархат. «Вы, Боря, читайте, голубчик. Полагаю, что к утру Вы справитесь, а мы с Варей пока посплетничаем», — и вышла. Это была Елена Сергеевна Булгакова. Маргарита.
К утру я и вправду справился. И заболел. Увидать бы его напечатанным! В то время настоящая литература доходила до нас в двух вариантах. Или отважными путями западных изданий — за привоз, хранение и распространение давали вполне реальные тюремные сроки. Или в виде не менее отважно перепечатанных и любовно переплетённых, далеко не первых, часто почти слепых, экземпляров машинописи. Они и сейчас стоят у меня на полках — стихи и проза, сегодня уже вышедшие огромными тиражами.
Болезнь моя длилась не бесконечно. Юрий Николаевич Коротков, заведующий редакцией ЖЗЛ в издательстве «Молодая гвардия», предложил мне быть главным художником нового альманаха «Прометей». Одним из условий соучастия, захолодев животом, я назвал публикацию «Мастера и Маргариты». Юру это не испугало и не удивило.
«Согласен, — ответил он. — Только две поправки: во-первых, публикуем только историческую часть, мы ведь историко-литературный альманах, во-вторых, только до цензуры».
Вскоре в редакции появилась Елена Сергеевна с двумя знакомыми мне коробками, элегантная, сдержанная, улыбчивая. Бровью не повела в мою сторону. Конспирация! На три дня коробки достались мне, и я сломя голову кинулся к Варваре Викторовне. Свои ребята в фотолаборатории пересняли и отпечатали два экземпляра — мне и ВВ.
Тем временем пришли гранки выбранных нами глав романа, и цензура их немедленно запретила. Кто сомневался! Но роман-то был у меня! На год почти — до публикации «Мастера» в журнале «Москва" — я был нарасхват. Московские литературные девчонки «за почитать» были готовы на многое.
Елена Сергеевна подарила мне — в благодарность за попытку — две фотографии Михаила Афанасьевича. Она же рассказала мне о Сергее Александровиче. И когда Тоник, уже знакомый с ним, пригласил меня составить компанию для гостевания у СА, я тут же согласился.
Мы подружились. Сергей Александрович и Татьяна Александровна были людьми изысканного благородства и забытой ныне дворянской деликатности. Обращались друг к другу на «Вы», что совсем не мешало нам весело напиваться на кухне — из синих гранёных рюмочек, перебирая косточки московских событий. В дни рождений и на званые вечера в их двухкомнатной квартире собиралась отменная публика, уж вы мне поверьте! Многие годы, до самой смерти дяди Серёжи, мы весело дружили. Мир праху его. И светлая память.
До сего дня в феврале, в годовщину смерти Сергея Александровича и Татьяны Александровны (а умерла она в тот же день, что и СА, только десять лет спустя) в дом по-прежнему съезжаются люди, память и любовь для которых — естественные формы жизни.
Со Львом Толстым и с Михаилом Булгаковым я мог бы поздороваться всего через одно рукопожатие. Через дядю Серёжу — Сергея Александровича Ермолинского. Льву Толстому четырёхлетний Серёжа из города Вильно написал письмо с важным вопросом: как стать писателем? И великий старик ему ответил. Событие это переполошило весь город, тщеславные мамы наперегонки отправляли Льву Николаевичу каракули своих чад. Но тщетно. Старик промолчал. Серёжа был единственный.
С Михаилом Булгаковым же дядя Серёжа дружил много лет и об этом он написал дивные воспоминания. Позволю себе их не пересказывать. Трудно удержаться — не написать вкратце о жизни Сергея Александровича после смерти Булгакова. Он был вскоре арестован, обвинённый по доносу Всеволода Вишневского в «пропаганде произведений антисоветского писателя». Сейчас, во времена поослабшей власти, опубликованы протоколы той мерзости. Дальше Лубянка, ссылка в казахские степи. Выручили друзья, чудом узнавшие, где он чахнет. Вытащили в переполненный эвакуированными Ташкент, помогли с работой. Там и встретил он Таню Луговскую, которая с тех пор была с дядей Серёжей всегда.
А теперь расскажу, как я познакомился с дядей Серёжей. Начать придётся издалека. Отработав год после окончания института на Урале, в Свердловске, разругавшись с местным начальством, я вернулся в Москву. И стал работать в журнале «Огонёк». Приткнулся. Надо же было зарабатывать какую-то денежку. Там я почему-то приглянулся Варваре Викторовне Кошкарёвой, начальнице отдела проверки. Был в то время такой в редакции. Варвара Викторовна казалась мне пожилой дамой — лет на двадцать моложе меня теперешнего! Она хромала, курила «Беломор» с ватой в мундштуке и была поклонницей коктебельских сердоликов и настоящей литературы. Она взяла надо мной шефство. От неё я узнал о Цветаевой и Мандельштаме, «Самоубийце» Эрдмана, стихах Мартынова и многом другом. Однажды она спросила меня, слышал ли я о «Мастере и Маргарите» Булгакова. Конечно, я не слышал. Она стала рассказывать. Помню, как, взлетев с первой фразой в ступе рассказа, она часа через два приземлилась в той самой же точке, упутав меня неслыханными кружевами романа.
Через некоторое время она пригласила меня составить ей компанию для похода в гости. Дверь нам открыла дама без возраста. Ласково обнявшись с ВВ, она угостила нас чаем с печенюшками, а потом поманила меня в другую комнату. Там она усадила меня в глубокое кресло перед столом, напомнила о теплом пледе на соседнем стуле и кофейнике с кофе на столе и положила передо мной две коробки, обтянутые красным бархатом. В коробках лежали два тома «Мастера и Маргариты», переплетённые в такой же бархат. «Вы, Боря, читайте, голубчик. Полагаю, что к утру Вы справитесь, а мы с Варей пока посплетничаем», — и вышла. Это была Елена Сергеевна Булгакова. Маргарита.
К утру я и вправду справился. И заболел. Увидать бы его напечатанным! В то время настоящая литература доходила до нас в двух вариантах. Или отважными путями западных изданий — за привоз, хранение и распространение давали вполне реальные тюремные сроки. Или в виде не менее отважно перепечатанных и любовно переплетённых, далеко не первых, часто почти слепых, экземпляров машинописи. Они и сейчас стоят у меня на полках — стихи и проза, сегодня уже вышедшие огромными тиражами.
Болезнь моя длилась не бесконечно. Юрий Николаевич Коротков, заведующий редакцией ЖЗЛ в издательстве «Молодая гвардия», предложил мне быть главным художником нового альманаха «Прометей». Одним из условий соучастия, захолодев животом, я назвал публикацию «Мастера и Маргариты». Юру это не испугало и не удивило.
«Согласен, — ответил он. — Только две поправки: во-первых, публикуем только историческую часть, мы ведь историко-литературный альманах, во-вторых, только до цензуры».
Вскоре в редакции появилась Елена Сергеевна с двумя знакомыми мне коробками, элегантная, сдержанная, улыбчивая. Бровью не повела в мою сторону. Конспирация! На три дня коробки достались мне, и я сломя голову кинулся к Варваре Викторовне. Свои ребята в фотолаборатории пересняли и отпечатали два экземпляра — мне и ВВ.
Тем временем пришли гранки выбранных нами глав романа, и цензура их немедленно запретила. Кто сомневался! Но роман-то был у меня! На год почти — до публикации «Мастера» в журнале «Москва" — я был нарасхват. Московские литературные девчонки «за почитать» были готовы на многое.
Елена Сергеевна подарила мне — в благодарность за попытку — две фотографии Михаила Афанасьевича. Она же рассказала мне о Сергее Александровиче. И когда Тоник, уже знакомый с ним, пригласил меня составить компанию для гостевания у СА, я тут же согласился.
Мы подружились. Сергей Александрович и Татьяна Александровна были людьми изысканного благородства и забытой ныне дворянской деликатности. Обращались друг к другу на «Вы», что совсем не мешало нам весело напиваться на кухне — из синих гранёных рюмочек, перебирая косточки московских событий. В дни рождений и на званые вечера в их двухкомнатной квартире собиралась отменная публика, уж вы мне поверьте! Многие годы, до самой смерти дяди Серёжи, мы весело дружили. Мир праху его. И светлая память.
До сего дня в феврале, в годовщину смерти Сергея Александровича и Татьяны Александровны (а умерла она в тот же день, что и СА, только десять лет спустя) в дом по-прежнему съезжаются люди, память и любовь для которых — естественные формы жизни.
Б. Жутовский «С. А. Ермолинский».
1978 г.
Бумага, сангина.
76х57.
1978 г.
Бумага, сангина.
76х57.
В Центральном архиве ФСБ сохранилось «Дело С.А.Ермолинского» с текстами 20 допросов, в ходе которых его сначала пытались изобличить в том, что «он является участником антисоветской группы, существующей на протяжении ряда лет среди работников искусств в Москве». Затем, в результате его упорных запирательств (он оказался тверже духом, чем это могли предположить), обвинение переквалифицировали и его, постановлением ОСО, отправили в ссылку на три года, с зачётом сидения под следствием: за «антисоветские разговоры в кругу близких»…
Вот фрагменты шести допросов, состоявшихся в декабре 1940-го года, в которых речь шла о знакомстве С.Ермолинского с Михаилом Булгаковым и их совместной «антисоветской работе» «контрреволюционности «Роковых яиц». Поразительно, но повесть М.Булгакова начала 20-х в тайном ведомстве продолжала служить аргументом обвинения ещё и накануне Второй мировой…
Вот фрагменты шести допросов, состоявшихся в декабре 1940-го года, в которых речь шла о знакомстве С.Ермолинского с Михаилом Булгаковым и их совместной «антисоветской работе» «контрреволюционности «Роковых яиц». Поразительно, но повесть М.Булгакова начала 20-х в тайном ведомстве продолжала служить аргументом обвинения ещё и накануне Второй мировой…
БОлбесисты смертны — бОлбесизм бессмертен!
Дуэль между бОлбесистом и небОлбесистом не имеет смысла!
Русско-бОлбесистский словарь!
Читать для бОлбесиста насладительно!
История много злопамятнее народов!
Если не бОлбесистам — пусть сгниет!
Лягушки мы что ли, чтобы прыгать в здешних болотах!
Подождите, не умолкайте!
БОлбесисты любят историю — что-то было!
Открыть институт почетных бОлбесистов, закрытый институт благородных бОлбесисток!
БОлбесист бОлбесисту друг, товарищ и бОлбес!
При недобОлбесности не теряй надежды.
Лучше перебОлбесить чем недобОлбесить!
Путать бОлбесизм с идиотизмом есть идеологическая диверсия.
У бОлбесистов своя валюта, ханжество противопоказано бОлбесисту, разве что он недобОлбесислся!
БОлбесист не просто ходит, а с бульоном!
БОлбесист бОлбесиста видит из-за леса!
В любви бОлбесистов нет возрастов.
Главная угроза — полная расбОлбесизация в масштабах страны, общегосударственная бОлбесизация для бОлбесизма — гибель!
Не разделяющие вышеизложенного хотя и вызывают наше глубочайшее омерзение, но, тем не менее могут рассчитывать при удачном стечении обстоятельств, на выпивку с нашим участием!
Дуэль между бОлбесистом и небОлбесистом не имеет смысла!
Русско-бОлбесистский словарь!
Читать для бОлбесиста насладительно!
История много злопамятнее народов!
Если не бОлбесистам — пусть сгниет!
Лягушки мы что ли, чтобы прыгать в здешних болотах!
Подождите, не умолкайте!
БОлбесисты любят историю — что-то было!
Открыть институт почетных бОлбесистов, закрытый институт благородных бОлбесисток!
БОлбесист бОлбесисту друг, товарищ и бОлбес!
При недобОлбесности не теряй надежды.
Лучше перебОлбесить чем недобОлбесить!
Путать бОлбесизм с идиотизмом есть идеологическая диверсия.
У бОлбесистов своя валюта, ханжество противопоказано бОлбесисту, разве что он недобОлбесислся!
БОлбесист не просто ходит, а с бульоном!
БОлбесист бОлбесиста видит из-за леса!
В любви бОлбесистов нет возрастов.
Главная угроза — полная расбОлбесизация в масштабах страны, общегосударственная бОлбесизация для бОлбесизма — гибель!
Не разделяющие вышеизложенного хотя и вызывают наше глубочайшее омерзение, но, тем не менее могут рассчитывать при удачном стечении обстоятельств, на выпивку с нашим участием!
Б. Жутовский.
«Манифест БОлбесизма».
1982.
Офорт 10/2.
29,8х14
«Манифест БОлбесизма».
1982.
Офорт 10/2.
29,8х14
Чтобы вам, читатель, не казалось, что жизнь была уж совсем мрачной, предлагаю вам весёлую дурь «Манифест бОлбесизма», рождённый на кухне дяди Серёжи и Татьяны Александровны под звон синих рюмочек, озорные тосты и байки-воспоминания участниками этих застолий — Сергеем Александровичем, Татьяной Александровной, Натаном Эйдельманом и мной.
В 1982 году издательство «Искусство» выпустило томик Сергея Александровича Ермолинского «Драматические произведения». В сборник входили пьесы об А.С.Пушкине, Л.Н.Толстом, А.С.Грибоедове, Саят-Нове. Во второй части книги были опубликованы воспоминания о М.А.Булгакове. Неполные. Годы ареста и мытарств Сергея Александровича после смерти Булгакова были опущены. Полные же воспоминания были опубликованы уже после смерти Сергея Александровича.
Я иллюстрировал это издание. Здесь воспроизводятся шмуцтитулы к пьесам и воспоминаниям о М.А.Булгакове.
Я иллюстрировал это издание. Здесь воспроизводятся шмуцтитулы к пьесам и воспоминаниям о М.А.Булгакове.
Б. Жутовский «С. А. Ермолинский. Драматические произведения». Издательство «Искусство», Москва, 1982 г.
Бумага, перо.
17х13,5.
Бумага, перо.
17х13,5.
Когда моя попытка издать «Мастера и Маргариту» М.Булгакова в альманахе «Прометей» не удалась благодаря бдительности советской цензуры, Елена Сергеевна, вдова Булгакова, «за отвагу и усилия» подарила мне эти две фотографии. Они висят у меня на стене в рамочке. Горжусь!
М.Булгаков. фото Бориса Шапошникова 1927 г. 4,5 х 3,5
М.Булгаков. фото Бориса Шапошникова 1927 г. 4,5 х 3,5
Фото из семейного архива С.Ермолинского
