«Здравствуйте, я — Мирон Гордон, из Израиля».
«Здравствуйте, Мирон Гордон из Израиля, чем могу?»
«Я от Гарика Губермана…»
«А, другое дело, сейчас за вами приеду!»
«Нет, нет, я сам хочу узнавать город. Какой ваш адрес?»
В дверь боком протиснулся огромный рыжий еврей, сочащийся добротой. Сто пятьдесят килограмм чистого доброжелательства!
Он приехал в разодранную, полуголодную, растерянную Москву конца восьмидесятых устанавливать давно прерванные дипотношения.
Вдвоём с послом Левином, в тот момент ещё не послом.
И он — никто. Из МИДа.
Посольства ещё не было. В здании тогда обитали голландцы, и мы частенько в поисках выпивки заруливали заполночь в левый флигель за радостью. Ещё заходили позвонить друзьям-приятелям, придумавшим себе историческую родину на крошечном пятачке вокруг пуповины истории.
Любопытство и любознательность Мирона были несусветных масштабов. Барды были его темой в университете. В Москве мы перезнакомились, перенапились, переподружились — со всеми, кто был жив.
Про ушедших он выспрашивал, записывал, собирал, собирал, собирал…
Попав к Натану Эйдельману, он тут же залюбил его лавинной любовью, и горы мировой — для нас тогда ещё малодоступной — литературы затопили дом Тоника.
Без подарков он не приходил, не приезжал. Не мог представить себе существование и значение слова «экономно»! Или «осмотрительно».
Нищая жизнь вокруг повергала его в уныние. На тогдашнем Тишинском рынке в жидкой со снегом грязи, на кусках мокрого картона были разложены перегоревшие лампочки (можно было поменять в учреждении на новые), старые валенки, галоши, горы ношеного тряпья, бутылки, кучки гвоздей и ржавых железок. По моей памяти такое было только в войну или сразу после.
Только мой окорот останавливал Мирона от раздачи всех денег из карманов.

В очередной раз прилетая из Израиля, он забивал дом подарками. Сопротивляться было бесполезно, детская обида проступала на бородатом лице. Господи, как же он был трогателен!
«Боба, — звонил он, — сгоняй на рынок, купи кошерной свининки, а водки я привезу!» И вечер за вечером мы жили весело и с любопытством.
 
И настал момент, когда взошла стоящая идея, потому что она не могла не взойти. Мы придумали сделать книгу об Израиле для русскоязычного читателя. Популярность этой страны с началом массовой эмиграции выросла мгновенно. Русская ленивая зависть выглядела удачу в судьбе вечно нелюбимых евреев. Анекдотов и полубылей бродило во множестве, но что было в действительности, из чего состояла, о чём думала, как защищалась эта отважная кроха — никто толком не знал. И мы придумали рассказать об этом. Чиновничья тупость, зависть и глупость чинили несметные препятствия. Бюрократия в любом государстве — это зависть, облачённая в мундир! Мирон пробил эту стену. И девять журналистов, фотограф Юра Рост и я — художник — отправились в Израиль.
Пересказывать здесь это путешествие не стоит — о нём мы сделали книгу «Гостевая виза" — по-настоящему добротная работа!
К моменту выхода книги Мирон уже был послом в Польше, и я полетел к нему с чемоданом книжек.
Он был уникальным человеком! Когда мы тихо ехали по улочкам Старого Мяста, со всех тротуаров неслось: «Здравствуйте, господин посол!» Это в те дни, когда в Польше остался один антисемитизм, а евреев всех повыгоняли!
Большой театрал, он подружился с театром «Повшехны», ходил на все их спектакли. И приглашал в гости всех — буквально всех, до уборщиц и билетёров.
Когда он успевал работать, любить жену Улю, тетешкать детей — ума не приложу.
За мою долгую жизнь не попадалось мне такой лучащейся доброты, неуёмного любопытства и любви, любви, любви…
Он умер в сорок семь лет от инфаркта, гуляя с сынишкой в парке…