Цвет — сумасшедший.
На рынке, у одной только непалки, торговавшей порошком красок для всяких ритуалов, насчитал 26 — красных!

Есть — предупредили — на улицах ничего нельзя. Нет, если с белыми червями — можно, с красными — ни в коем случае. Или наоборот. Это тётка посольская нам втолковывала. Пить — только из бутылок, и на ночь — стакан местного рома для профилактики. Ну, это меня устраивало вполне!

Хотел я в Непал по двум хотениям.
Во-первых — Эверест.
Любовь к горам и некоторое время жизни, на них потраченное, тянули к этой главной вершине ещё с тех послевоенных времен, когда австралиец Хиллари и шерп Тенсинг забрались на вершину. Я даже продрался в МГУ, когда шерп приезжал в Москву поздороваться.
Конечно, взойти на Эверест пешком я уже не рассчитывал. Всё оказалось до скуки просто. Платишь 99 зелёных, и самолётик за два часа прокатит тебя вокруг горушки под щебет девчушки-гида. Встать только пришлось ни свет ни заря. Ну, для этого у меня свой эсперанто. Ребяткам на ресепшн — а эта работа только для доброжелательных подростков — я рисовал подробно и последовательно, когда надо постучать в дверь, на когда заказать такси и когда сварить «открывалку для глаз" — редкой силы и вкуса чёрный, как нефть, чай. Всё произошло с ясной точностью, и тезис «побывать, а не быть» получил ещё одно подтверждение. Мало ли чего можно выглядеть в иллюминатор!
На другой день я вышел из гостиницы побродить по городу. Обок стоял шерп, худой, с беременной женой и ещё парой ребятишек в ногах, и, судя по всему, дожидал милостыни. Я спросил его, откуда он, и как высоко в горах его деревня?
Говорить было легко — и мне, и ему английский был чужой, поэтому запас слов был ясен и скуп. Оказалось, на удачу, поди ж ты, что деревня его — на южном склоне Эвереста, на высоте где-то за 7 тысяч метров. Мне такие виделись с самолёта. Значит, не врал. Впрочем, потом мне объяснили, что они вообще не врут и не просят. Стоят и ждут. И этот ждал.

— А когда ты пойдешь домой? — спросил я.
— Сегодня после солнца.
— А вернёшься?
— Через пять дней. — (Никаких эмоций: «если там что, погода, или снег, или…»).
— А ты можешь принести мне камушек, небольшой, из деревни, любой, мне просто на память, — старательно подбирая слова, объяснил я ему.
— Ес, сахиб, — он слегка поклонился, сложив руки ладонями у груди.
Я дал ему 15 долларов, и по лицу его понял, что обеспечил его существование едва ли не на год.
На пятый день он стоял на том же углу и сразу же протянул мне черный укатанный голыш. Я вертел его радостно в руках — маленькую капельку Эвереста.
Чуть подождав, он попросил камушек назад, вынул из-за пояса широкий кривой нож и посмотрел на меня вопросительно.
Я кивнул.
Резким ударом он расколол камешек, и на ладони очутились две половинки аммонита.
Значит, что?
Его деревушка на семи километрах каких-нибудь несколько миллионов лет назад была просто дном моря, пока капризная природа планеты не выпучила донышко высоко вверх! И состроила Гималаи, без всякой мысли, что через некоторое время я зарадуюсь свиданию.
Ещё десять долларов, и влага, выступившая на его загорелом навсегда лбу, убедила меня, что мы счастливы оба.

Второе хотение было родом из детства.
Наверное, это увиделось в зоопарке, где ж ещё?
С детства я мечтал выкупать слона.
Киплинг, Брем и Акимушкин только подогревали тлеющую мечту.
И я поехал на юг страны, в заповедник. Дорога в драном автобусе, с курами, гусями, детьми и поросятами, почитай, поперек всего Непала — это роман приключений! После длинной дороги по горным кручам, где внизу в причудливой геометрии по склонам стекали поля террасного земледелия, а в ревущих ущельях сумасшедшие на надувных плотах намеревались выжить, автобус дотрюхал до крохотного городишки, где я пересел на рыдван времен раннего Фолкнера. Шин на нём не было. Круг сплошной неширокой резины вокруг колес на спицах передавал заднице рельеф грунтовой дороги. К почти закату шофер выгрузил мой рюкзак на абсолютно пустом берегу, поклонился и укатил. Редкие коровы пощипывали травку, а у края берега, на песчаных приберегах, как длинные поленья, лежали крокодилы.
Но затосковать я не успел — на том берегу реки зашевелилась лодчонка, и два непальчика, шустро отталкиваясь шестами, причалили к берегу. Схватили рюкзак, меня — под мышки, и потолкались в обратный путь.
Костер из поленьев красного дерева (!), бунгало и легкая кашка. И опять — на ясном чужом английском — мне объяснили, что «на рассвете».
В сумерках утра стеной лил дождь. Потом это оказалась роса, но к месту сбора я был — насквозь. Велено было залезть на высокую платформу, что я и сделал.
Из джунглей, сочащихся росой, плавно вышла огромная важная слониха с мальчиком на шее и послушно попятилась попкой к платформе. Я с грацией эскимоса заполз на деревянный настил позади мальчишки, свесил ноги по обе стороны штыря, гарантирующего, по всему, мою безопасность.

Мечта детства шевелилась подо мной, и в растерянности я уронил крышечку от фотоаппарата в густую траву. Слониха уже плавно притоптывала по знакомой ей дорожке, и стон мой мальчик понял сразу.
— Джаст э момент, — успокоил меня каюр. Уж что он ей сказал, или пошевелил голыми пятками за ушами, или ещё как, но слонишка остановилась, пошарила хоботом в высоченной траве, и подала крышечку мне! Нужны слова?
Свисающие с ветвей башкой вниз лемуры — прямо нос в нос, какашки тигров, якобы совершивших ЭТО за минуту до нашего подъезда, бесшумные стаи крошечных антилоп — всё меркло перед случившимся.
Ну, разве что, носороги, обваливающиеся в грязи огромных ям-ванн от докучливых паразитов, или удирающие от нашей ушастой девочки по мелководью заливов, могли чуть присушить полный рот слюней счастья свидания со слонихой.
Надо ли рассказывать, с каким старанием я тёр девочку жёсткой щёткой в реке? И как она обливала себя и меня фонтанами воды из двух дырочек хобота, что я увидел впервые. Ведь это и вправду нос. И с двумя дырочками, только очень длинный! А как в таком носу ковырять козюли? И веснушки на ушах, и круглый голубой глазик, и какашки — как крупные ядра из грубой травы, из которых, как я узнал недавно, в Индонезии научились делать бумагу!
Догадайтесь, куда я девал яблоки, раздаваемые в столовой по утрам?
Перед отъездом я побежал проститься.
Девочка стояла у края леса, привязанная цепочкой за заднюю ногу, и обсыпала себя сухой травой и песком. Я протянул ей последний яблочек. Она кинула его мухой в рот и нежно обняла меня хоботом, поёрзала им по моей груди и пузу и тихонечко прижала меня к ноге. Подержала и отпустила.
Попрощалась.
Вот так я осуществил второе хотение.

В Катманду наш старшенький — поэт, писатель и ловкач — ошарашил меня новостью: нас ждёт (!) на приём король Непала.
Я заскучал.
Дней осталось чуть-чуть, ещё столько хочется, а тут король! Ну, на фига он мне, простите грешного! Что я, королей не видел! (Конечно, не видел, но это было не важно!)
Нечего делать, пришлось идти. Надо сказать, что февраль — это у нас февраль. А у них, у непальцев, это вполне жаркая погодка. Узкие улочки кишат людьми и птицами, рикшами, наркоманами со всего мира, поскольку наркотик предлагают почти в открытую («ченч, нарко, ченч, нарко»), изуродованными нищими, детьми… Через толпы мы добрались до дворца. Огромная терраса на резных столбах и лёгкий ветерок с запахом ненюханных цветов чуток притушили досаду. Мы стояли кучкой, перехваливаясь увиденным, когда заметили, как какой-то пожилой человек, одетый во всё непальское — белую пилоточку, рубаху навыпуск со стоячим воротничком, белые штаны и лёгкие баретки, ходит вокруг нас, медленно сужая круги. Когда стало понятно, что его интересует наша компания, мы вежливо пригасили его подойти.

— Вы русские? — спросил он по-русски с до боли знакомым акцентом. И, услышав подтверждение, стал спрашивать о наших переменах, перспективах, опасениях. Словом — как у вас там живётся. Удовлетворив его любопытство, мы, в свою очередь, спросили его о судьбе и странности русского в Непале. И вот что он рассказал.
«Вы знаете, мы с Одессы. Когда в восемнадцатом году стало понятно, что это надолго, наш папа решил: раз все едут на запад, нам надо ехать на восток. Папа у нас был очень не дурак, и не любил делать, как все. И мы поехали. Здесь, в Непале, кончились деньги, и мы решили передохнуть. Это, как видите, затянулось. Папа скончался, мама тоже, я подрос, женился, у меня двое взрослых сыновей, и вряд ли мы куда-нибудь ещё поедем, хотя нам, евреям, никогда нельзя загадывать, потому что весь мир по-прежнему против, чтобы мы все-таки зажили в Эрец-Исраэль».
— Ну, а чем же вы здесь живете, что делаете? — сгорали мы от любопытства.
— Сыновья немного делают бизнес, это у нас в крови.
— Ну, а вы, вы сами?
— А, пустое. Я — управляющий королевских дворцов. Так, свожу концы с концами…