Но тут судьба закапризничала. Возвращаясь с короткой весенней передышки в мае 1975 года, я и Люся попали в автоаварию. Она погибла, а я остался жить, выбираясь с того света около двух лет. Мама Нина Ивановна выхаживала меня все эти тяжкие месяцы.
Ребятки окончили институт и перебрались в новое жильё, подаренное им отцом Андрея, и зажили уже в трёхкомнатных хоромах на окраине Москвы. Я медленно выбирался на поверхность, отстраивая теперь уже одинокую жизнь.
Через некоторое время Иришка родила мальчика Никитку, и все, радуясь, мазали ему пупок зелёнкой, умилялись первым шажкам и детскому лепету: бабушка приехала в помощь, я понаезживал частенько с визитами. Их жизнь шла как у всех, а уж если вправду, получше многих. Ирка растила мальчика. Гладить его было можно. Воспитывать — нет. «Или по моему — или никак».
Очередное хотение вызрело незаметно. «Не хочу жить в Перово, хочу домой, на Кутузовку». Удивлённые собственной покорностью, родители «упёрлись рогом», и молодая семья переехала в новое, уже четырёхкомнатное жильё, на улицу Дунаевского. Бабушку взяли с собой, включив в обмен её однокомнатную квартиру.
Нелишне вспомнить, что поток шёл только в одну сторону — от нас к ним. Ни мне, ни моей маме, ни родителям Андрея внимания не предполагалось. Андрей работал, Ирина растила Кита, бабушка мыла посуду. «Или по моему — или никак».
Давно уже я заметил, что при переменах бытия частенько рушится и внутренний уклад. Как будто перемена не может затормозить и катится, как санки под горку, набирая скорость и разбрасывая седоков…
Так случилось и здесь.
Оглядываясь, припоминаю и другие знаки-причины, но теперь совсем не хочется раскапывать могилы памяти. Больно, да и зачем? Андрей ушёл. Пригретый в своих неурядицах, мой приятель — поэт, углядел в Ирининой жизни разлад и залез к ней в койку. И я и на этот раз согласился. Магия категоричности. Удар пришёлся на Никиту. Любимый и единственный, он в одночасье оказался на обочине взрослых непонятностей, уже не главный, уже не единственный. Я проглядел это. Своя жизнь была не простой, да и доверительности глубокой не было. В уютный дом, набитый Люсиными мебельными и ювелирными прелестями, завешенный моими картинами, пробралась тревога. Поэт по предыдущим жизням был совсем не ангел. Впервые в жизни мне приходилось общаться с участковыми и прокурорами, разнимать скандалы-драки его прежних неурядиц. Никита оказался предоставлен самому себе, улице, школе… В растерянности, не нажив характера, он окунулся в наркотики.
Брак разваливался. Как это часто бывает между детьми и родителями, набрякшие проблемы от меня скрыли. Раздосадованный, я отлучился от её жизни на время. Узнавал, конечно, через общих друзей-знакомых детали проживания, но не более того.
Не привыкшая к самостоятельности, Ирина вскорости вышла в третий раз замуж, за бывшего одноклассника с символической фамилией Кулаков. Потерпев, я приехал мириться-знакомиться. Математик по профессии, по раздрызгу набрякающей революции, Кулаков оказался просто нищим. Не трудно догадаться, что я стал приспосабливать его в нашу епархию — знание компьютера в те времена было редким и важным умением. Никита тем временем стал вполне состоявшимся наркоманом. Купил аттестат об окончании школы, отмазался от армии, врал, воровал в доме что ни попадя, пропадал… Словом, весь набор «прелестей» этого образа жизни. Молодой муж, однако, отважно сражался за дом-быт, тем паче что и сам был уже по второму браку — не мальчик. Построили дачу. Возможности раздобыл я, строил Кулаков — был энергичен и рукаст. Чахлый пустырь заторчал цветочками, укропом, топинамбуром. Никита отправился по клиникам, что стоило и по тем временам немалых денег. Не говоря о тревоге и растерянности.
И в этой, третьей, жизни мне доставались крохи информации. Бабушка, в результате обменов-переездов, оказалась вместе с Ириной. Жила в отдельной комнате без особого догляда. Медленно угасала и умерла. Мне и моей маме Нине Ивановне перепадали скудные крохи внимания. Разве что в 93-м году, когда мама заболела, Кулаков помог починить выломанную мною дверь. И вскоре, после её смерти, устроили поминки. И на том спасибо. «Или по моему — или никак».
Теперь очевидно, что наворот обязанностей и наркотических разнообразий оказался Кулакову не в подъём. Да и, справедливости ради, кому по силам? Всё катилось к развалу. Ирине шёл сорок третий год. Вот тут-то, в октябре 1997-го года, на рассвете и позвонила мне Вера Кассиль. Ирка выпила какие-то жидкости Никитиных лекарств, и Кулаков кинулся к Володе. В палату реанимации Склифосовского меня Володя не пустил. По рассказу докторов, она не хотела возвращаться. «Или по моему — или никак».
На похоронах третий муж обнимался с первым, растерянный Никита стоял с огромным букетом роз. Лицо его в тот момент поразительно было похоже на лицо мёртвой Ирины.
Я похоронил её в одну могилу с Люсей и мамой на Кунцевском кладбище. На мою просьбу отдать мне памятные безделушки и мои картины уже собравшийся с духом и характером, учуяв «добро», Кулаков отрезал мне: «А я с чем останусь?»
Квартиру молниеносно продали, Никите перепали какие-то крохи, которые он незамедлительно спустил, Кулаков сгинул, и всё стихло.