Для Вашего удобства мы используем файлы cookie
OK
«Как один день»
1997
Смерть Ирины
Даже теперь, через одиннадцать лет, я до конца не могу ни понять того, что произошло, ни согласиться с этим.
На рассвете Вера Кассиль разбудила меня криком — Ирина умирает, Володя пытается её спасти. Гром!
Характер её с раннего детства был нарисован жёстко. «Или по моему — или никак». И мама Люся, и бабушка робели её категоричности. С годами, в юности, черта эта слилась с прелестью и стала как бы естественной для красивой девушки. От мальчишек не было отбоя. Они скреблись под дверью, спускались с крыши по водосточной трубе, вытарчивали поутру из канавы под забором дачи.
По тем временам быть без высшего образования было стыдно, и после окончания школы общими усилиями она оказалась в Полиграфическом институте. По моим стопам.
Избавление от диктата родителей прошло просто — в 19 лет она вышла замуж. Сокурсник Андрюша был хороший мальчик, из приличной семьи, сынок известного и преуспевающего художника. Бабушка переехала к нам, молодых поселили в её однокомнатной квартире. Шумная свадьба, горы цветов и подарков, крыша над головой, любящий муж, скорое окончание учёбы — более чем благополучное начало. «По моему — или никак».
Иришка с маленьким Никитой
Но тут судьба закапризничала. Возвращаясь с короткой весенней передышки в мае 1975 года, я и Люся попали в автоаварию. Она погибла, а я остался жить, выбираясь с того света около двух лет. Мама Нина Ивановна выхаживала меня все эти тяжкие месяцы.
Ребятки окончили институт и перебрались в новое жильё, подаренное им отцом Андрея, и зажили уже в трёхкомнатных хоромах на окраине Москвы. Я медленно выбирался на поверхность, отстраивая теперь уже одинокую жизнь.
Через некоторое время Иришка родила мальчика Никитку, и все, радуясь, мазали ему пупок зелёнкой, умилялись первым шажкам и детскому лепету: бабушка приехала в помощь, я понаезживал частенько с визитами. Их жизнь шла как у всех, а уж если вправду, получше многих. Ирка растила мальчика. Гладить его было можно. Воспитывать — нет. «Или по моему — или никак».
Очередное хотение вызрело незаметно. «Не хочу жить в Перово, хочу домой, на Кутузовку». Удивлённые собственной покорностью, родители «упёрлись рогом», и молодая семья переехала в новое, уже четырёхкомнатное жильё, на улицу Дунаевского. Бабушку взяли с собой, включив в обмен её однокомнатную квартиру.
Нелишне вспомнить, что поток шёл только в одну сторону — от нас к ним. Ни мне, ни моей маме, ни родителям Андрея внимания не предполагалось. Андрей работал, Ирина растила Кита, бабушка мыла посуду. «Или по моему — или никак».
 
Давно уже я заметил, что при переменах бытия частенько рушится и внутренний уклад. Как будто перемена не может затормозить и катится, как санки под горку, набирая скорость и разбрасывая седоков…
Так случилось и здесь.
Оглядываясь, припоминаю и другие знаки-причины, но теперь совсем не хочется раскапывать могилы памяти. Больно, да и зачем? Андрей ушёл. Пригретый в своих неурядицах, мой приятель — поэт, углядел в Ирининой жизни разлад и залез к ней в койку. И я и на этот раз согласился. Магия категоричности. Удар пришёлся на Никиту. Любимый и единственный, он в одночасье оказался на обочине взрослых непонятностей, уже не главный, уже не единственный. Я проглядел это. Своя жизнь была не простой, да и доверительности глубокой не было. В уютный дом, набитый Люсиными мебельными и ювелирными прелестями, завешенный моими картинами, пробралась тревога. Поэт по предыдущим жизням был совсем не ангел. Впервые в жизни мне приходилось общаться с участковыми и прокурорами, разнимать скандалы-драки его прежних неурядиц. Никита оказался предоставлен самому себе, улице, школе… В растерянности, не нажив характера, он окунулся в наркотики.
Брак разваливался. Как это часто бывает между детьми и родителями, набрякшие проблемы от меня скрыли. Раздосадованный, я отлучился от её жизни на время. Узнавал, конечно, через общих друзей-знакомых детали проживания, но не более того.
Не привыкшая к самостоятельности, Ирина вскорости вышла в третий раз замуж, за бывшего одноклассника с символической фамилией Кулаков. Потерпев, я приехал мириться-знакомиться. Математик по профессии, по раздрызгу набрякающей революции, Кулаков оказался просто нищим. Не трудно догадаться, что я стал приспосабливать его в нашу епархию — знание компьютера в те времена было редким и важным умением. Никита тем временем стал вполне состоявшимся наркоманом. Купил аттестат об окончании школы, отмазался от армии, врал, воровал в доме что ни попадя, пропадал… Словом, весь набор «прелестей» этого образа жизни. Молодой муж, однако, отважно сражался за дом-быт, тем паче что и сам был уже по второму браку — не мальчик. Построили дачу. Возможности раздобыл я, строил Кулаков — был энергичен и рукаст. Чахлый пустырь заторчал цветочками, укропом, топинамбуром. Никита отправился по клиникам, что стоило и по тем временам немалых денег. Не говоря о тревоге и растерянности.
И в этой, третьей, жизни мне доставались крохи информации. Бабушка, в результате обменов-переездов, оказалась вместе с Ириной. Жила в отдельной комнате без особого догляда. Медленно угасала и умерла. Мне и моей маме Нине Ивановне перепадали скудные крохи внимания. Разве что в 93-м году, когда мама заболела, Кулаков помог починить выломанную мною дверь. И вскоре, после её смерти, устроили поминки. И на том спасибо. «Или по моему — или никак».
Теперь очевидно, что наворот обязанностей и наркотических разнообразий оказался Кулакову не в подъём. Да и, справедливости ради, кому по силам? Всё катилось к развалу. Ирине шёл сорок третий год. Вот тут-то, в октябре 1997-го года, на рассвете и позвонила мне Вера Кассиль. Ирка выпила какие-то жидкости Никитиных лекарств, и Кулаков кинулся к Володе. В палату реанимации Склифосовского меня Володя не пустил. По рассказу докторов, она не хотела возвращаться. «Или по моему — или никак».
На похоронах третий муж обнимался с первым, растерянный Никита стоял с огромным букетом роз. Лицо его в тот момент поразительно было похоже на лицо мёртвой Ирины.
Я похоронил её в одну могилу с Люсей и мамой на Кунцевском кладбище. На мою просьбу отдать мне памятные безделушки и мои картины уже собравшийся с духом и характером, учуяв «добро», Кулаков отрезал мне: «А я с чем останусь?»
Квартиру молниеносно продали, Никите перепали какие-то крохи, которые он незамедлительно спустил, Кулаков сгинул, и всё стихло.
27 декабря, суббота — колдовство Дау-Джан-Хуана про моё прошлое, теперешнее и будущее.
27 декабря, суббота — Дау-Джан-Хуан, китайский колдун, Шу-Син переводчица-красавица и Ёня Бен-Дор, мой давний дружочек, бывший москвич, а теперь израильский бизнесмен.
После сорока дней я уехал в Китай. Как когда-то, после смерти мамы — в Хельсинки.

Рассказывать об этой поездке здесь, сейчас мне особенно нет охоты.
Разве что один эпизод. Дружочек мой, израильский предприниматель Иосиф Бен-Дор, таскавший меня по всей стране, в один из дней предложил отправиться в предгорья Тибета, поглядеть на бывший дворец мандарина, а теперь монастырь, за шестьсот километров от Пекина. Пересев в крохотном, семимиллионном городке с грязного поезда на автомобиль, мы добрались до угрюмых бесснежных предгорий. Вдалеке, почти на вершине горы прилепился храм-дворец, куда мы и побрели по жухлой зимней траве. С приближением он задирался всё выше, невесть как цепляясь за выступ горы. Цветные бутоны фонарей болтались на ветру. У подножия дымились палки благовоний, в изначале серпантина к храму за низким длинным столом сидел упакованный по-зимнему китаец, обставленный бамбуковыми вазами, обвешанный тряпками с иероглифами. Зыркнув на нас, он что-то стал говорить, размахивая руками. Переводчица говорила Ёне по-английски, а он уже мне по-русски. Гадатель звал меня к себе, просил не за деньги, я ему казался интересным. Ребята меня уговаривали. Я злился. «Ведь приехали храм смотреть, ещё на гору лезть, потом в обратный путь. Объясните ему, что я не верю во всю эту хиромантию и гадания, и пусть он оставит нас в покое». Колдун не унимался. Скрепя сердце, я уселся перед ним на деревянный кругляк. Он осмотрел меня со всех сторон, потом сказал-спросил:
«Ты мне не веришь?»
«Нет, не верю, — отвечал я, — и вообще впервые в жизни согласился на эту дурь».
«Да, — слегка подумав, сказал он - ты мне не веришь, но скажу тебе, что в тридцать лет ты поссорился со своим императором, но ты его пережил».
Я обомлел. Скандал в Манеже был за две недели до моего тридцатилетия. Тридцать пять лет назад. Где Москва, где Гоби! Не может же этот китаёза что-нибудь знать.
Дальше — больше. Он рассказал, что недавно у меня была большая потеря близкого человека, что я человек свободной профессии, что Будда ко мне благосклонен, и что у меня не осталось близких по крови людей. Один ушел давно, другой не очень. Полная растерянность овладела мной. В последней попытке реванша я спросил, сколько лет я проживу.  
«Девяносто, — ответил он, — долго и здоровым. Только в самом конце будешь болеть». «Откуда ты это знаешь? — попытался я ёрничать. — Так все гадалки говорят».
«Это написано у тебя на ушах», — серьёзно сказал он. Я решил было дать ему денег, но он отказался. «Я тебя позвал сам, ты мне очень интересен. Таких людей за год бывает два-три».
Долго я не мог прийти в себя после этой встречи. Храм мы поглядели. На узенькой полочке скалы он гнездился, прикованный цепями. Оглядев-общупав, по длинному серпантину мы спустились вниз, помахали китайцу и побрели в сумерках к машине, вздрагивая от свистящих мимо нас зайцев и удивленно взлетавших фазанов.
В Новый год я прилетел домой. В очередной раз жизнь начиналась заново.
 
Через несколько лет (!) Никита обнаружился в монастыре под городом Шуя. Он был уже отец Василий, монах, и занимался строительством. Раз в год к нему ездил Андрей с Володей Германом. Он-то и рассказывал мне о жизни внука. От него же я узнал, что школьная подружка родила ему сына Федю. Иногда настоятель ловил отца Василия на маковых деревенских зарослях. Наказывал, но не выгонял. Через семь лет Никита позвонил мне как ни в чем ни бывало, потом ещё пару раз. Опять пропал, и через десять лет после смерти Ирины объявился в Москве. Он бросил монастырь, снимает жильё. Его сын, мой правнук, и его мама — с ним. Так он мне объяснил опять по телефону. Я послушал его и повесил трубку. Если прав китайский колдун, то мне ещё много лет придётся искать ответы на происшедшее.
«Или по моему — или никак». По моему — не получилось. А «никак» оказалось нелепым, трагическим, жутью.
Made on
Tilda