Похоже, и вправду, настоящая литература бездонна по ассоциациям и размышлениям.
Вот, недавно перечитывая — в который уже раз! — Лёвину книгу, наткнулся на такой эпизод.

После ареста его привезли в Бутырку. Он еще весь там, дома. Думает о жене Оксане, дочери Наташке. Гадает, опечатают ли все комнаты. Тесть и тёща уже арестованы, у сотен вокруг молчит телефон. Лёва растерян, банальная мысль — за что? а, может, ошибка? — всё равно где-то прячется и попискивает в самом дальнем уголке.
Через день-другой огляда он замечает человека, держащегося спокойно и просто. Уверенно он обуютил свою шконку, смотрит на всех доброжелательно и с интересом.
И в один из моментов поманил к себе Лёву.
Оказался он итальянским анархистом, отсидевшим, почитай, во всех тюрьмах мира. Или в большинстве. Словом, во многих, чему уже давно не удивлялся. Рассказал, что хуже всего в китайских тюрьмах — ямах, накрытых решётками, а лучше всего — в Бразилии, где тюрьмы устроены в монастырях, и по субботам к заключенным приходят добрые сеньоры и отдаются им, потому что считают это богоугодным делом.
Много рассказывал, осторожно оттягивая Лёву от глухих мыслей.

Он же как-то, с жалостью глядя Лёве в глаза, сказал: «Ты будешь долго страдать и мучиться. Очень долго. Пока не поймешь, что твои тюремщики — не люди. Пока же ты думаешь, что ОНИ — те, кто хватал тебя, допрашивал, заглядывал в задний проход, срезал пуговицы, раздавал баланду, и те, кто над ними, чьи только подписи мелькали на допросных листах, — такие же люди, пусть ошибающиеся или просто негодяи, до тех пор страдания твои не убудут».
Лёва рассказывал, что через некоторое время понимание пришло — мгновенно, как озарение.
«…Вот тогда я понял сразу и навсегда, что они не такие, как мы. Не такие, какими мы были, и уж вовсе не такие, какие мы сейчас и какими мы будем. С этими нельзя вступать в человеческие отношения, нельзя к ним относиться как к людям, они людьми только притворяются, и к ним нужно тоже относиться, притворяясь, что считаешь их за людей. Но будучи в полной и непоколебимой уверенности, что людьми они только притворяются. Одни лучше, другие хуже…»
И теперь, когда я смотрю телевизор или сталкиваюсь нос к носу с государством — от мэра и президента до домоуправа и гаишника на дороге, со всеми, кто торчит в пышном букете по имени «власть», я вспоминаю Лёву и его рассказы.
Думаю я и о тех, кто был, и о тех, кто пока ещё жив, кто, слушая речи по телевизору или радио, соразмеряет жизнь со словами и обещаниями.
Человеку нелегко жить среди врагов.
Но ещё труднее жить среди врагов, не понимая этого.