«Как один день»

Рисунки, офорты

В 1935 году отец прислал мне, трёхлетнему, фотографию зебры в Нью-Йоркском зоопарке, где на обороте написал, что он — мне «напуфасал» лошадку. Видно, уже тогда тяга к размалёвыванию бумажек была заметной.
Но это я так, для разбега.

Рисунок, рисование. Из всего набора ремёсел — самая беспощадная форма. В рисунке видно всё: как автор умеет передать увиденное или привидевшееся, какова точность и нахальство его каприза и как, наконец, нарисовать на белом листе протянутую вам ладонь. Говоря о третьем, двое профессионалов одним из аргументов часто произносят — «Да он же не умеет рисовать», или «Перестань, посмотри, как рисует!»
Многотомник «Мастера искусства об искусстве» — почти забытое прекрасное издание, переполнено рассуждениями о рисунке и рисовании у сонмища мастеров с издревле до вчера. До сегодня эти тома, к сожалению, не добрались.

Оглядывая сегодняшнее на выставках, всё время ловлю себя на поиске умения рисовать — будь это хоть дома, хоть где.
Пытаясь защитить нас от распоясавшегося генсека Н. С. Хрущёва в 1963 году, Илья Григорьевич Эренбург взывал к снисходительности к молодым художникам размышлением вслух, что де, да, они не очень ещё умеют рисовать, но врагов страны из них делать не стоило бы…

Со школьных уроков рисования (ведь почему-то ни живописи, ни искусства, ни ещё чего-нибудь!), с художественной школы, вступительных экзаменов и обучения в институте доминантой дисциплин профессионального образования было рисование.
В издательской работе над книгой на протяжении сорока с лишним лет рисунок был альфой и омегой ремесла… etc…

Чувствуя свою ущербность в рисовальном умении, во все путешествия я таскал с собой альбомы, чтобы рисовать всё и всегда, в надежде обучить и воспитать главного партнера — левую руку.

Разглядывая мои юношеские и институтские потуги, любимая бабушка Марьиванна садилась на высокую табуретку, поправляла пенсне и, закурив беломорину, произносила с лёгкой печалью: «Бликов мало».
Помню, что в одной из первых книжек в Географическом издательстве об альпинистах 20-х годов, я переделывал отдельные иллюстрации 92 раза!
А, убедившись, после окончания института, что с рисунком дела обстоят из рук вон фигово, с двумя друзьями — уральцами Витей Воловичем и Лёшей Казанцевым я отправлялся в рисовальные поездки в Старую Ригу, в Среднюю Азию и в Одесский порт — весёлые и умные путешествия, принёсшие мне массу важных полезностей.

Поиграв несколько важных лет в студии Белютина, я окончательно выбрался на столбовой просёлок ремесла.
В начале 70-х годов прошлого века с мудрой подачи поэта Бориса Слуцкого я отважился начать «собирать время» — портреты современников.
Несколько лет назад про «101 портрет современников» я издал книгу — «Последние люди империи».
Разбор и укладывание холмов и буераков в ландшафтах лиц моих героев постепенно затянуло всерьёз. К сегодняшнему дню их набралось где-то в районе трехсот.

Дальше — больше. Одолевавшие идеи серий картин (а я почти всегда придумываю циклы) быстрее всего «столбились» в рисунках.

История же со «слепыми рисунками» (о них отдельный текст в этом размышлении) и вовсе привела мое умение в полунаучный эксперимент, к слову — вполне удавшийся.

С теми же уральскими друзьями в конце шестидесятых годов я «запал» на офорт.
Лёша Казанцев к тем временам уже был мастером-королём в этом ремесле и, приехав к ним в гости, в тогда ещё Свердловск, я заазартничал не на шутку.
Вернувшись в Москву, немедленно увлёк этим Юло Соостера, Юру Соболева и Эрнста Неизвестного.
Лёша состроил нам на Урале два станка, и новая страсть захватила всерьёз.
Недавно, роясь в архивах в поисках важностей для этой книги, я обнаружил листы плексигласа с первыми опытами глубокой гравюры, где Юло, Юра и я царапали сухие иглы.

Не стану дальше рассказывать продолжение этой страсти. Вспомнил же я её только потому, что рисование иглой по металлу было ещё более жёсткой и точной задачей. Не сотрёшь ластиком и не пошмурыгаешь тоном! Что провёл, вытравил, то и получи в оттиске. И никаких гвоздей. Некоторые из офортов публикую здесь и в некоторых других материалах этой книги. Воспоминание же о Лёше — королевском мастере офорта и небывалой преданности друге всегда со мной, под ребрами, в душе и сердце. О нём, незабываемом — малая толика в размышлении «Гении».

«Бог ты мой!». 1967.
Офорт.
30,5х27,4

«Когда я смотрел вчера на человеческие тела на картинах, я думал, что ни одно животное не любит так своих детей и подобных себе до такой неистовости, как человек, никто не гладит и выласкивает так тело человечества, как эти странные рудименты человечества — художники»
Из дневника

«МАЛЬЧИК». 1961.
Бумага, сепия, графит.
38х52