«Как один день»

Слепые рисунки

Ни черта не получалось. Если пытался рисовать всё происходившее с точными деталями, уже который месяц дребезжащими в памяти, получались иллюстрации к ступенькам и топору Раскольникова, промозглой одежде и воспаленным векам. Рукам, летящим обрывкам книг, слезам, и молчаливым санитарам психушки.
А надо было не про это. Я знал, про что надо, но не знал «как». Необходимо было избавиться, освободиться от всех этих месяцев кошмара и безысходности. Риты-то уже не было на свете…

Хотя многие из близких и друзей иногда затевали разговор о том, что она «не совсем», я этого не замечал. Вместе с Лидой Соостер и Люсей они весело плясали на наших вечеринках, на юге толпы ребятишек неотлипно бегали за ней, стройной и быстроногой, по песчаным пляжам. Юрку обихаживала, бегала на работку и придумывала вместе со всеми, как обмануть советскую власть и отправить втихаря картинки в Италию, Испанию или Японию. «Быстренько, быстренько, думай напряжённо» — подгоняла нас любимой присказкой.

Летом того года, рано утром позвонил Юрка и сказал, что Рита сошла с ума. Просил меня поехать на Полянку, где она была тогда у своих родителей, и помочь. А он будет дозваниваться до знакомых врачей.

Улица была запружена до отказа. Команда пожарных била из брандспойтов куда-то по верхним этажам, растягивала огромный брезент. В воздухе кружились листки бумаги и книжные страницы, в раскрытых окнах окружающих домов стоймя стояла любопытная публика. Плотная толпа — все с задранными головами.
Ещё и пожар — думал я, продираясь к подъезду дома. Дама в лифте объяснила мне, что это женщина сошла с ума и собирается выброситься из окна, а пожарные пугают её водой.
«Так это Ритка», — догадался я наконец.

В длинном пустом коридоре старой коммунальной квартиры перепуганная подруга Риты показала дверь комнаты и рассказала, что изнутри Рита забаррикадировалась, набросила дверной крючок, на уговоры не отвечает, и ей, подруге, очень страшно. Я раздобыл кухонный нож, просунув его в щёлку, скинул крючок и, слегка отжав дверь, стал высматривать происходящее.
Рита стояла в рост на подоконнике эркера и что-то кричала в открытое пространство улицы. Кипы бумаг, сваленные у её ног, она горстями подхватывала и кидала в воздух, за окно. Иногда мощная струя воды била в открытые рамы и влетала в комнату. Мебель — шкаф, стол, стулья горой закрывали дверь.
В какой-то момент Рита спрыгнула с окна за очередной кипой бумаг. Я, рванув через баррикаду, загородив окно, пошёл к Рите. Глаза её были странного жёлтого цвета, румянец во всю щеку, на ногах — шерстяные носки.
«Ах, это ты, проклятый католик! На колени, я сейчас тебя спасу!» Я встал на колени. В голове было только одно — окно. Рита взяла литровую банку с водой, деревянную вешалку и, стала крестить меня, стуча по голове деревяшкой и поливая водой.
«Как они не понимают, Борька, я же хотела полетать, как Маргарита, распустить по ветру гадостную литературу, а они бьют из брандспойтов! Ведь крылья намокнут, и я упаду! Прямо, дураки какие-то!»
Я стоял на коленях, думал об окне и о том, что делать дальше.
В щель двери просунулась подруга и пошептала, что приехала милиция.

Как уж я уговорил Риту пойти со мной, сесть в милицейский рыдван и добраться до отделения милиции — и не помню. Рита была по-прежнему агрессивна. Подоспевшему Юре, мне, милиционерам досталось с лихвой. Вскоре появились два дюжих санитара, и её увезли в больницу.
Через какое-то время выпустили. Она потолстела, потишала. Недолго спустя бросилась под поезд в метро, и мы её похоронили…

В какой-то момент я закрыл глаза и стал водить рапидографом по бумаге, ощупывая правой рукой край листа. Картина в голове была совершенно ясная, подглядывать получающееся не хотелось. Мучительно припоминая детали, я елозил по бумаге, предельно напрягаясь памятью, когда надо было перебраться от одной формы к другой. Открыв глаза — сам не поверил получившемуся.
Линия по напряжению напоминала медицинские или метео- самописцы, ясно передавая памятное состояние. Схватил следующий лист, потом ещё, потом ещё…

Серия «Смерть Риты» получилась. Найденный способ (?), метод (?), «ход» (?) выручал меня впоследствии несколько раз, как правило, в тяжёлых и напряжённо-безвыходных ситуациях.
Поездка в Израиль, когда на рисование не было ни времени, ни сил, смерть мамы, неурядицы проживаемого времени — выталкивали меня в «слепое рисование».
Позже, уже с открытыми глазами, я стал подкрашивать рисунки цветными или графитными карандашами, придумывать длинные, событийные названия и долго стеснялся этого «метода», полагая, что зрители держат за щекой слово «фокус».

Несколько раз друзья-приятели провоцировали меня на «прилюдное» рисование, приглядывая за «зажмуренностью». Но «по заказу» — не выходило. Должно было быть «что-то» — завод, азарт, вдохновение — не знаю, как назвать. Но без этого «чего-то» ничего не получалось.

Так и жилось мне с этой непонятной, слегка стыдной, но получившейся, чёрт возьми, игрой. И вот однажды много-много лет спустя попала мне в руки книга Бориса Викторовича Раушенбаха «Постскриптум», где я и нашёл научное объяснение «слепому рисованию». Вот несколько отрывков из этого удивительного, мудрого и спасительного текста.

«…До сих пор теория перспективы опиралась на работу глаза (если угодно, фотоаппарата), а на самом деле видимая человеком картина пространства создаётся мозгом, изображение на сетчатке глаза всего лишь полуфабрикат» …
«…Я обратился к книгам по искусству, по психологии зрительного восприятия, и тут-то мне и открылось, что надо учитывать не то изображение, которое получается на сетчатке глаза, а то, что преобразовано мозгом, и преобразовано очень сильно».
Б. В. Раушенбах пишет, что построение пространства (перспективы) всегда индивидуально и абсолютно правомерно.
«…Выяснилось, что создание идеальной картины, во всём следующей зрительному восприятию, в принципе невозможно, нельзя изобразить мир таким, каким ты его видишь, до мельчайших подробностей. Любое изображение — обязательно искажение. Но если все изображения содержат ошибки, то можно поставить вопрос так: они отличаются друг от друга тем, что искажения смещены по-разному…»

Вот так не прошло и тридцати с гаком лет, как эти серии «слепых рисунков» окончательно лишились подозрительности «фокуса» и заимели стойкое научное объяснение усилиями, увы, уже ушедшего, Бориса Раушенбаха. Я смог расправить плечи и посмотреть на друзей и мир глазом победителя.

«СМЕРТЬ РИТЫ.
НА КОЛЕНИ, ПРОКЛЯТЫЙ КАТОЛИК»
1969.
Бумага, рапидограф.
40х30

«УЧИ ЗАДАЧКИ»
1968.
Бумага, карандаш, паста.
28х20

«Искусство не оформляет, а открывает смыслы, до него и без него неизвестные. Недаром же его синоним — творчество»

Даниил Данин