«Как один день»

Смерть Люси

Когда они поселились в нашем дворе, никто не верил, что они выживут. Тогда Москва зарастала тополями, потому что после войны, когда всё попилили на дрова, хотелось, чтоб было быстро зелено, и тополя очень подходили. Росли быстро и без всяких хлопот. Вот только пух всех донимал. Говорили, что есть тополя-дядьки, они де без пуха, но сажали почему-то одних баб. И пуху этого было видимо-невидимо. Сразу после экзаменов в школе и редких лип в цвету. У нас тоже были тополя, но потом их умыкнули — загородить секретный завод поблизости, как будто за деревьями секретов не видно.
А нам посадили каштаны. Стройненькие и лаполистые, они уже через год стали по весне выстреливать бело-розовые пирамидки соцветий, и это было так красиво, что даже мальчишки не рвали их, чтобы поухаживать за девчонками. По весне везде соки бродят.
Первой вслух их полюбила мамка, и к зиме, нарыв старого белья и тряпок, укутывала стволы, докуда могла достать, а со снегом — сгребала его к стволам и криком кричала дворнику Фёдору, чтоб не разметал кучи по сторонам. Когда через несколько лет к осени стали шлёпаться колючие шарики с мягкой белой серединкой и влажными холодными каштанчиками внутри, мы выползали во двор затемно, чтобы всех перегнать и набрать как можно больше. Катать в ладонях их влажную прохладу и разглядывать агатовые узоры было бесконечным наслаждением.
Когда в моей жизни поселилась Люся, каштаны стали уже жить по всем карманам, подоконникам и под подушкой. За зиму они, правда, усыхали, и, скрепя сердце, по весне я хоронил их за домом на газоне в братских могилках.
Когда в 1975 году мы попали в аварию, и Люся умерла на моих изуродованных коленях, я искромсанной рукой почему-то полез в карман её курточки и забрал каштанчик. Он там жил не почему-то, а всегда. Так повелось. Я с трудом доклонился до её ещё теплого лба, и мы расстались. Навсегда.
Каштанчик этот я нарисовал в серии рисунков «Смерть Люси». Я делал эти рисунки здесь, дома, на Кутузовке, залитый по грудь в гипс, нехотя возвращаясь к жизни под мамкиным приглядом. Когда начал ходить, я посадил в осень несколько каштанов на люсиной могиле, и один из них, ногастый, уже двухметровый, шуршит листьями над ней с весны до осени.
А когда Надюшка стала частью моей жизни, оказалось, что кроме массы её красот и достоинств в ней гнездилось редкое свойство — в её присутствии всё росло! Дом, ранее никак не позволявший расти даже кактусам, зазеленел всеми подоконниками. И мы решили посадить каштаны. Дома. А вдруг! Она поколдовала с землёй и горшками — и в октябре-ноябре, только что усунутые в землю, они вдруг заторчали парочкой листочков, даже в этом младенческом возрасте похожими на взрослых родственников. Вот только одна незадача — к весне они желтели и засыпали, а к зиме опять вытарчивали уже следующей парой листьев. Так они и вырастают на подоконнике, поменявшись временем с родственниками за окном.
Несколько лет тому назад, ещё до меня, от тоски и страха нескладных перемен в нашей жизни, Надюшка уехала жить в Израиль. Клаустрофобия крошечной страны, её уклад, климат, порядки не оказались ей спасением, и она вернулась назад. Домой. И привезла с собой шишку ливанского кедра, которая и лежала, зажмурившись в её доме, пока спасённый одноглазый котёнок не стал грызть и изводить все, что росло и дышало. Перепало и шишке, и тогда Надя привезла её ко мне. Спасать.
Недоверчиво шишка пожила на земле в банке с цветком и в один прекрасный момент вдруг распушилась и стала выранивать маленькие чёрные семечки с прозрачным крылышком. Прямо в землю, под себя. Совсем не сразу, но вполне неожиданно одно из них вдруг пустило тоненький зеленый хвостик, очень похожий на травку. Травку мы тоже не выдергиваём, и хвостик рос в полном праве, но без названия, потому что подумать, что так начинается ливанский кедр, в моей, например, голове не могло и присниться. Но когда он чуток подрос и стал вдруг лохмато украшаться почти иголками, притворяться, что это травка, стало просто глупо!
Мы пересадили его в отдельную посудину, и теперь таскаем от окна к окну, где побольше света в темном ноябре-декабре!
Недавно в прежней банке выторчил еще один красавец и скоро и он перебёрется в собственную однокомнатную квартиру, несмотря на чудовищную дороговизну жилья в нашем городе Москве.
Вот такие истории устраивает тетушка Природа на моей родной Кутузовке.

«Здравствуй, моя хорошая девочка».
1976.
Бумага, графит.
45х76