Эрнст Неизвестный

марта 1975 года я поехал к Эрику

в мастерскую на ул. Хмельницкого. Несколько дней, как «Голос Америки» сообщил, что он эмигрирует. Мы не виделись уже месяца два, а мне хотелось сделать другой его портрет, первый не очень вышел. Мастерская вся заставлена, завалена скульптурой — всегдашнее ощущение невероятной работы. Теперь в центре дела — мёбиус (потом он стал называться Древо жизни), его несколько моделей, все разговоры и идеи вокруг него. Лена, тогда ученица и помощница Эрнста, в гипсе и пластилине. Эрик мается сидеть, но я упёрся — и мы проработали-проговорили шесть часов. Теперь, двадцать лет спустя, странно читать записи и вспоминать бывшее.
Э. — Ты знаешь, что я решил?
Я. — Ты всерьёз?
Э. — Да, надоело, пойми, если я сделаю еще хоть одну работу как в Ашхабаде, я просто умру. (В Ашхабаде Эрнст сделал барельефное решение фасада дома партархива, эдакий восточный орнамент во всю стенку).
Они не дают поставить памятник Ландау шесть лет! Правда, теперь Капица создал комитет и поставят. (Памятник действительно поставили в апреле 1975 года). Халтурин от страха перед моими скандалами дал мне договор на 30 тысяч. (Халтурин — это в те времена один из «управителей» изобразительным искусством. Нам, в России, вообще везёт на фамилии — в то время кроме Халтурина были ещё Безобразова и Поцелуев!)
Я. — Ну и «забей» его. На них вывезешь бронзу.
Э. — Не дадут, замотают договорами, комиссиями… Я вернусь через два года, уже люди возвращаются.
Я. — Кто?
Э. — Не знаю сам. Но мне точно говорили.

Вернулся, но через двадцать лет, первой выставкой в России, в Москве, и попытками сделать ряд памятников жертвам усатой бойни в Магадане, Воркуте, его родном городе Екатеринбурге, Риге. Опять не везёт. Страна развалилась. Рига — заграница. Убогие амбиции уральцев скопились в тупой антисемитизм. (Почему это еврей из Америки будет на уральской земле ставить памятник убиенным христианам!). В Воркуте нет денег, и только Магадан осилил весной 96-го открыть памятник.
Мне иногда кажется, что ему так и остаться скульптором мертвых — барельеф Крематория, надгробия Хрущёву, Светлову, Луговскому на Новодевичьем и многих кладбищах Москвы (да, наверное, не только), теперь Магадан, а уж кто-кто, но он-то живой-преживой.
Э. — А ты знаешь, что с мамой сделали? Я поехал домой, чтобы взять их (её и папы) согласие на мой отъезд, и отвёз ей статью обо мне одного искусствоведа — мама попросила оставить её перепечатать. И отдала машинистке.
На трамвайной остановке на машинистку кинулась баба с криком: «Воровка, обокрала аптеку!»
Милиция.
Допрос.
— Это что?
— Белла Абрамовна просила перепечатать.
— Извините, но мы оставим…
— Но как же…
— Не беспокойтесь…
Приехала на работу, позвонила маме. Та в милицию.
Начальник: «Такой у нас не числится…»
Это было двадцать лет назад.
Теперь Эрика рядят в мантии Гуманитарной академии, он стал Лауреатом премии России, слепил президента с драгоценными камнями и от имени России дарит модель своего Древа жизни Бутросу Гали для Организации Объединенных Наций. Но на пальцах от работы сходят ногти.
А портрет от 9 марта 1975 года — вот он, перед вами.

В день отъезда к себе и не от тебя, дорогой друг.

Э.Неизвестный. 10/III-76

надпись на листе офорта

«Неизвестный Эрнст Иосифович».
Лист 53 из серии П.Л.И.
1975 г.
Чёрный карандаш.
76,5х56,5

012