Марк Лубоцкий

анняя весна 1976 года.

Ещё осенью Марк решил уезжать. Зима ушла на сборы и бумажки. Сидели на кухнях с полным ощущением «навсегда».
Лауреат первого конкурса им. Чайковского, скрипач с мировым именем, он задыхался от дозированных концертов, уравниловок, откровенного грабежа и унижений. И надо было самому воочию проверить себя в мире, понять, вытянуться…
Поехали попрощаться с могилами.
Длинная аллея Новодевичьего кладбища, по которой я ходил без малого сорок лет, вела нас к старым монастырским воротам, мимо Гиляровского, Олеши, Багрицкого, к огромному барельефу самолета «Максим Горький».
Мы подошли к стене, и Марк стал вытирать камень бордюра, дёргать сухие прошлогодние травинки, и что-то растерянно пришёптывая, разглядывать истлевшую фотографию в позеленевшей за десятилетия рамочке. Е.М. Россельс…
«А кто это, Марик?» — спросил я.
Он обернул ко мне голубые таращенные глаза под густыми бровями.
«Это мой дядя, старший брат моей мамы, он погиб в экспедиции…»
«Посмотри налево», — просипел я вдруг севшим голосом, «налево…»
Летом 1937 года самолёт Н-212 Советской Арктической авиации взял курс на остров Рудольфа архипелага Земля Франца-Иосифа в Арктике. Целью, вслух названной, были поиски пропавшего незадолго до этого одного из первых Героев Советского Союза легендарного лётчика Леваневского. Бродили слухи. Как тогда водилось — перебежал к немцам (как, куда?), к американцам (зачем?). Экспедиция отправлялась с зимовкой. Было в ней шестнадцать человек, с такими же легендарными лётчиками-героями — Бабушкиным и Мошковским. Перезимовали они на острове Рудольфа до арктической весны и в мае отправились восвояси. Найти, конечно, ничего не нашли, да, думаю, не очень и рылись. В Арктике искать обломки зимой — странная задача.
Нужны были героизм, треск, прикрывающие расстрелы, расправы, ГУЛАГ.
Самолёт благополучно добрался до Архангельска. Не без радости попили, а наутро собрались в последний — торжественный — этап, на Москву. Ждала Красная площадь, награды, грохот, ликование. Препираясь за штурвалом — кому быть за главного, «проглядели» дамбу от наводнения — пробили бензобак и, самолёт загорелся. Лётчики посадили его на воду. Ударом от посадки был убит Бабушкин. В заднем отсеке заклинило дверь, за ней бился бортмеханик Гурский. Снаружи дверь рвал из последних сил врач экспедиции Россельс. Остальные бросались в ледяную воду и плыли к берегу. Двина в разливе была широкой, в редких льдинах. В овальной двери самолёта застыла ещё одна фигура. Самолёт медленно погружался в воду.
Хоронили их торжественно и громко. Лежат они все четверо в стене Новодевичьего монастыря, окруженные героями и жертвами авиации за сорок лет этой страны.
«Посмотри налево, — просипел я вдруг севшим голосом, — налево…»
Слева от доктора Россельса похоронен был мой отец.
Мы прожили жизнь в таком страхе, что за всю жизнь ни разу, ни разу не говорили об этом!
Отца и Россельса, как уже много лет спустя мы узнали, также ждали, и смерть их оказалась им во спасение, как это ни кощунственно звучит теперь.
«Есть человек — есть проблема, нет человека — нет проблемы» — слова усатого были про наших отцов.
В 1988 году ранней весной мы с моим верным спутником, Лёшей, продирались на байдарке сквозь льды речки Кубены, притока Северной Двины, где за пятьдесят лет до этого погиб мой отец и дядя Марка. А в декабре мы гуляли с Марком по хмельному Рипербану в Гамбурге, где он живёт до сего дня и мир рукоплещет ему, его рукам, его скрипке, его мастерству.
За эти годы он потерял двух жён — тяжёлые удары. Сейчас женат в третий раз, родил сына — удивительного мальчишку. А старший сын, Саша, профессор Лейденского университета в Голландии. Академик. Знает пропасть языков, но специалист по санскриту. Внучки взрослые. Первая тёща жива. Сто лет. Обожает Марка. Изредка видимся и всё время перезваниваемся…

«Лубоцкий Марк Давидович».
Лист 70 из серии П.Л.И.
1975 г.
Чёрный карандаш.
76х56,5

016