Алексей Чусов

еперь он на даче живёт.

В Абрамцево. Маленький кирпичный домик из двух комнат и кухоньки, построенный много лет назад Виктором Ивановичем, его отцом. Участок забит елями и старыми берёзами, отчего всё в тени. Живёт он там круглый год, летом — на велосипеде, а зимой — на лыжах утюжа окрестности. Радио нет, а телевизор светит на полэкрана.
В город ездит редко — помыться. Нужник — в дальнем углу участка, и часто зимой ходит туда босой. Однажды зимой даже провожал меня на электричку босым — ему так хорошо.
Несколько лет его любил серый кот, брошеный соседями осенью. Он обычно сидел на столбике калитки, ожидая хозяина из города, но однажды Лёха нашёл его в штакетнике забора мёртвым. Бродячие собаки загнали его в узость планок и отгрызли заднюю половину.
Дом отапливается газом, и колонка тихо свистит в пронзительной тишине зимней ночи. В одну из таких ночей он проснулся — свист пропал. Газ перекрыли, и он немедленно отключил магистраль. Вышел в звёзды, путающиеся в ветвях елей, и пошёл к алкашам-соседям — предупредить.
«Никифоровна! — крикнул им от калитки, — Лукич!" — молчание.
Он обошёл дом по глубокому снегу и залез на скамью, заваленную кучей тряпья — к форточке. Ещё покричал.
Тихо.
Рано утром пошёл опять.
У калитки стояла Никифоровна.
«Слушай, мать, газ вырубили», — сказал Лёха.
«Лукич у меня помер вчерась», — ответила Никифоровна.
«Да, где он?», — спросил Лёха почему-то.
«Да, вон, на лавке, за домом, в тряпье, под форточкой…»
Лёха прослужил всю жизнь в ВПК, оснащая ракеты и спутники уникальной радиоаппаратурой. Работа была авральной и изнурительной. Очень важной и супепрсекретной. Приходить в себя удавалось разве в тайге, в горах, или на байдарках. Мы сорок с лишком вёсен, вслед за ледоходом гребли на байдарках, вдыхая запах просыпающейся земли.
Летом он пилит берёзы. Они старые, и могут рухнуть на дом или провода. Он залезает на самую верхушку, обвязываясь, как на восхождении репшнуром, и режет берёзу, как колбасу, по кусочкам, сверху.
Всю секретную документацию о спутниках Громыко лет десять назад торжественно отдал в ООН, а Лёху до сих пор не пускают даже в Болгарию.
Но ему наплевать. Нет так нет. За дочкой приглядывает. Зятя шпыняет — то он самолётами пытается торговать, то баню привёз откуда-то из глубинки. Торчит теперь дура-дурой в углу участка, недостроенная. Ни себе, ни людям.
Внука тетёшкает.
С бабами не выходит. Как-то они с ним рядом не приживаются. Сколько раз пробовал
— и всё бестолку. Одну даже из Душанбе привёз — маму с папой, тогда ещё живых, перепугал до полусмерти.
Частенько оглядываюсь на ребят вокруг — почти все одни. Нет, не про семью и не про секс — про любовь и заботу. Про партнёрство остатнего времени. Да и у тёток не лучше. Что-то не так. У тех, у кого «так», это как подвиг выглядит.
Ну да ладно. Главное, здоровы пока, тьфу-тьфу. Весной, Бог даст, опять на байдарках покряхтим…

Нижняя Волга, село Копановка. Серые цапли, старая черепаха, золотые лини, судаки как чурки, сазан.

Хорошо-то как, Господи. Мы живы, здоровы, празднуем.

Целую тебя, Лёха, нежно. Не девайся никуда, Ладно? Боба.

лето 81 года

надпись прямо на портрете

«Чусов Алексей Викторович».
Лист 116 из серии П.Л.И.
1981 г.
Графит.
48х36

026