Давид Аксельбант

ришли и всё отняли.

И у него, маленького мальчика, кроватку голубую с эмалью и сеточкой.
Дальний город Кисловодск. Воды. Дуэли. Печорины. Грушницкие. Горы, туманы. Черешни в фуражке с высоким околышем. Зонтики с кружевами. Флирт в курзале…
А эти — кроватку забрали.
Голубая прелесть детства выросла в любовь к картинам, не картинам-деньгам — картинам-искусству.
Страсть эта, как всё у него, неторопливая и обстоятельная, собрала редчайшую коллекцию первоклассных имён и удивительных холстов. Они висят шпалерно по стенам его жилища в ласковых рамах, зернистые грунтами двадцатых годов, глянцевые лессировками прошлых веков, торчащие вспышками ассамбляжа в вечерних сумерках — игры и капризы ушедших гениев, добравшихся до убежища с любовью и бережностью.
Сам грабёж родил детскую, очень глубокую, обиду. Желание справедливости проросло в юриспруденцию, ставшую его профессией и его славой. Он — юрист. «Золотая пятёрка» — говорили приезжающие за правдой в недавнем прошлом в столицу грузины. Один из пяти-шести лучших адвокатов страны.
Слушать его можно как Шехерезаду — тысячу и одну ночь. Самое невероятное. Как под колёса машины одного из двенадцати его клиентов-диссидентов бросались нанятые КГБ спортсменки. Как молодая дама избавляась от ребёнка, решила посадить уважаемого доктора за «криминальный» аборт. Как разбогатели машинисты крематория на зубах и орденах жертв сталинских расстрелов.
Он защищал робкую еврейскую газету от тупых антисемитов, энергичных людей от зависти бездельников. Себя от своих. Нас от них. И всегда не спеша, услушиваясь до молчания, лукаво поводя глазом.
«Надо подумать!»
И придумает, расставит, дождётся.
«Я, ведь чем, Боба, занят? Заставляю советскую власть исполнять ею же писанные законы! Только и всего».
Теперь его сделали почётным гражданином Кисловодска. Спохватились!
А кроватку так и не отдали…