Тынес Винт

еня Юло Соостер

повёз в Эстонию. Знакомиться.
Отсидев семь лет, Юло не вернулся на родину, а осел в Москве, женившись ещё «там» на москвичке Лиде, родил сынишку и так же пробивался издательской работой в книге. К этому времени сложилась компания из Юры Нолева-Соболева, Эрнста Неизвестного, Юло. К ним и мне попалось. С Юрой я в институте учился, с Эрнстом в Свердловске познакомился…
В те времена все в кучки и группки сбивались. Одному было выстоять трудно. Власть была шайкой, и выживать рядом с ней тоже надо было не с одной головой. Такая партизанская жизнь была в Советском Союзе, почитай во всех сотах коммунистического улья.
И вот повёз меня Юло на родину. «Где облака входят в лес и выходят из леса».
Это была другая страна. Другая жизнь. Другая культура. В мастерских висели невиданные картины. Разговоры переполняли легендарные имена, но как о соседях говорили о Пикассо и Дали, Максе Эрнсте и Виральте. Портовая вольница и полуночные кафе, невиданные книги и теории пространств. Выставки прибалтов несказанной вольницы, изыска и тайны.
Это была Заграница, другая цивилизация, прекрасная тайна, куда я попал тайной тайной Юло.
И присох к ним, считай уже до конца жизни.
Тогда, давно-давно, на одну из встреч на чьей-то даче к Юло подошёл робкий юный мальчик, с длинными волосами, тонкими длинными пальцами, в очках, и с трогательным почтением стал показываь нам маленькие изысканные композиции-абстракции, где доминантой вдруг выглядывали масти карточной колоды.
Для них, эстонцев, Юло был мэтр. Он был значительно старше. Учился ещё в «эстонское время», до войны. Воевал. Сидел. Жил в Москве — столице рабовладельческой метрополии. Да и умён и начитан был — глубоко и серьёзно. Некоторые из его уцелевших ровесников встречали нас нежно и печально. И долго говорили на непонятном языке, завалив меня книгами, рисунками. Ну и общей выпивкой, конечно. Так мы и перебирались из дома в дом, из мастерской в мастерскую, пока не натолкнулись на молодого человека в длинных волосах и очёчках. Чем-то он «задел» мэтров подпольной вольницы.
И началась длинная прекрасная дружба. Эстонская. Не русская. Редкие встречи. Длинные разговоры. В один из приездов Тынес вдруг — это для меня вдруг, а для него уже как несколько лет — исследовал мистику национального орнамента эстов, или пространство линии в чёрном и белом. Или вдруг Ури Геллер, остановивший на 15 минут Биг Бен в Лондоне взглядом, занимал несколько вечеров обсуждений. Ложился спать Тынес к утру, а вставал к середине дня. Их был в Таллинне целый клан — Винтов. Два брата, сестра, жёны. Я их ласково прозвал «шурупчики». Живописцы, графики, писатели. Такой мощный клан культуры. Мощный. Эстонцев-то всего 2 миллиона. Московский район.
С приходом свободы некоторые из них добрались до мировой известности. И серьёзной.
Тынес же Винт, уже седой, но такой же полный идеями странностей и совпадений в мире и искусстве, в своей выкрашенной в чёрный цвет квартире, оживая к ночи под бесчисленные чашечки чёрного кофе, заговаривает тебя неведомым и уже соструктурированным в его удивительной голове.
Теперь живётся им трудно. Если раньше это была жалеемая всем миром крохотная страна, подмятая красным монстром, то теперь она свободна. Живи как весь мир! А мир не жалеет свободных. И надо выживать. А как выжить двум миллионам вежливых людей, когда все места заняты, и в корабле свободы всё давно поделено?
Но маленькая страна и есть маленькая страна.
Тынес — академик Академии художеств и имеет пожизненную стипендию. Своей страны. Эстонии. Как не оборачивайтесь, а это так приятно и так хорошо и за него, Тынеса Винта, и за Эстонию.
А Юло теперь на Родине — национальное достояние. Говорят, в этом году выставку в Москву привезут. Всего 80 лет было бы, если бы дожил.