«Как один день»

Натан Эйдельман

Конечно, можно тщательно и внимательно, подробно и выверенно рассказать про жизнь любимого и яркого человека, чем и удовлетворить и себя, и читателя. Можно, но скучно. Вот, например, про Тоника. Про Натана Яковлевича Эйдельмана.

Поскольку большевики отбили у нескольких поколений тягу к генеалогии (точнее, лишили возможности тягу эту удовлетворить), начать бы пришлось всего лишь с папы. Якова Наумовича. Рассказать, как одесский мальчик дал по морде инспектору гимназии за «жидёнка», как на фронте Великой Отечественной Войны отказался принять орден Богдана Хмельницкого, бывшего при жизни антисемитом и погромщиком, и как сел за это в ГУЛАГ. И как, выйдя на волю, будучи блестящим журналистом, отказался вообще от всякой работы, посвятив себя воспитанию внучки. И как вёл потрясающий дневник — комар носа не подточит, — куда вписывал подходящие цитаты из гениев русской литературы — Гоголя, Чехова, Салтыкова-Щедрина!

Или приняться за рассказ про самого Тоника. Про яркую и легендарную теперь 110-ю школу. Про тех, кого она выпестовала и кем украсила историю города, страны и мира! И как дружили там три мальчишки — Юлик, Валька Смилга и Тоник. И как, уже в хрущёвские времена, расправа с группой Ренделя и Краснопевцева загнала Эйдельмана в провинциальную школу, пощадив от отсидки и лагерей.
Или подробно рассказать о его влюбленности в Пушкина, декабристов, 17−18−19 век в России и историю всего мира.

И уж совсем под занавес, захлёбываясь любимыми подробностями, нарисовать наши приключения в поисках сундука с документами Карамзина или расследование трагической судьбы Брауншвейгского семейства.

О дружбе, которая была для него религией, о 19-м октября, когда и до сего дня уже совсем остатки одноклассников собираются на посиделки.

Много, много можно было бы рассказать, и поразмышлять, и вспомнить. Думаю, что его жизнь — том «Жизни Замечательных Людей». Только до этого надо дожить. Знаменатель истории — не человеческая жизнь. Так что это — без меня.

Мне же хотелось вспомнить о Тонике два эпизода. Всего два. Без занудства.
В мае 1986 года «Наш современник» опубликовал рассказ писателя Астафьева «Ловля пескарей в Грузии». Писатель он заметный. Более ранняя его «Царь-рыба» хоть и аукалась с Хемингуэем, была заметной литературой. Да и сам автор, провоевавший войну, продолжал вызывать уважение образом жизни — жил в Сибири, в деревне, писал не спеша, в город не лез, никого не поучал и не менторствовал, а вот так — самобытный кусок сибирской глубинки. У нас после войны эта порода талантов прямо из народа властью пестовалась — Шукшин, Распутин, Белов. Они тихонечко как бы подтверждали, что большевики, изведя интеллигенцию и потомственную культуру, как сорняки (!), дали взойти народным одарённостям, кои без их, большевистской помощи зачахли бы в буйных соцветиях городских сорняков.
Память у власти всегда короткая, поэтому примеры Шаляпина или Горького были им не по росту. Словом, написал Астафьев рассказ, опубликовал его, и в Грузии, да и в России поплыл ропот. Уж больно автор выглядел там как инспектор одесской гимназии, получивший когда-то по морде от Эйдельмана-старшего. Пакость!
Ну да, пакость. А что мало ли — не замахнусь широко на историю! — на нашей памяти было этой пакости? А последние дни-годы? И Чечня, и Кондопога, и выселение грузин из Москвы и России. И фашиствующие отморозки, убивающие детей.
Но забытое чувство Гражданина, совесть, достоинство просвещенного члена общества — свойства не ежечасной демонстрации, а пожизненного пребывания — вот это и представил нам Тоник. Не стану пересказывать ни их короткую переписку, ни реакцию в письмах советского народа. Впрочем, народ опущу совсем — ему не тут место. А переписку Астафьева и Эйдельмана — публикую. Уж сколько лет минуло, а перечёл — и гордость и радость за Тоника наполнили душу и сердце.